Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[03-10-00]
Атлантический дневникАвтор и ведущий Алексей Цветков Сестра АнтигоныНаше поколение - плохая пожива для будущих этнографов. Законы о копирайте положили конец народным песням и танцам, Голливуд с Интернетом стирают диалектные различия, но главная беда - всеобщее образование, которое объясняет, что мир устроен так, а не иначе, и что правильное к нему отношение - проблема интеллекта, а не эмоции. Слово "беда" здесь иронично лишь отчасти: господство разума изгоняет не только из повседневного быта, но даже из религии совершенно незаменимую составную часть, ритуал. Ритуал кажется пережитком и условностью - мы склонны видеть условность во всем, чего не понимаем, а не понимаем мы очень многого, и в этом смысле человек ничуть не изменился за все тысячелетия истории. Один из ритуалов, незаменимых для уравновешенной жизни и практически стертый цивилизованным обществом, - это скорбь по умершим. На эти мысли меня навело чтение эссе под названием "Труд скорби", опубликованное в журнале American Scholar. Его автор - писательница Франсин дю Плесси-Грей, довольно известная в Америке, но не в России. Между тем, дю Плесси-Грей имеет к России прямое, хотя и несколько длинное отношение. Она - дочь покойной Татьяны Яковлевой, точнее Татьяны Яковлевой-дю-Плесси-Либерман, русской эмигрантки, в свое время возлюбленной Маяковского, а затем светской львицы и меценатки. Первым мужем Яковлевой был французский аристократ, военный летчик, отец Франсин. Вторым браком Яковлева вышла замуж за Александра Либермана и уехала с ним в Америку, где Либерман стал ведущим художником-дизайнером журнального издательства Conde-Nast. Смерть отца долгое время держали в секрете от Франсин. "Когда мой отец, офицер Свободных французских ВВС, был сбит над Средиземным морем в первое лето Второй Мировой войны, мне было девять лет, и известие о его смерти скрывали от меня больше года. Брак моих родителей не был счастливым. Я всегда жила под наблюдением отца, преклоняясь перед своей неприступной матерью, искусительной, чрезвычайно амбициозной женщиной,.. с которой я редко сидела за столом, пока не перешла под ее опеку. Когда мы переехали в Америку, она продолжала скрывать от меня его смерть, наводя меня на мысли, что он все еще жив, "где-то в рядах сопротивления". Правду я узнала лишь от одного из друзей семьи. Я проплакала целые месяцы и на протяжении нескольких лет часами ходила по улицам за незнакомыми людьми, воображая, что отец все еще жив, выполняет секретные задания". Франсин дю Плесси-Грей, хотя и не по своей вине, упустила время для прощания с отцом, а затем, на протяжении десятков лет, во многом под давлением взглядов и обычаев своего круга, пряталась от этой необходимости. Теперь она, наконец, исполнила этот неукоснительный "труд скорби", примирение состоялось. Размышляя о том, что произошло, и почему, автор дает краткий обзор современной популярной литературы, инструктирующей, как надлежит скорбить по усопшим. Оказывается, этот жанр в современной Америке невероятно популярен и плодоносен. Вот некоторые из названий: "Руководство к трауру", "Воспоминание о матери, обретение себя", "Облеките грусть в слова: путь отца через скорбь". В этом жанре неизбежен подвид, посвященный смерти четвероногих друзей: "Следы ангельских лап...", "Холодные носы и жемчужные врата". Приз за лучшее название дю Плесси-Грей вручает мемуарам вдовы: "Скорблю как можно быстрее". Все это, конечно, предсказуемо вызывает презрительную усмешку и чувство ложного превосходства, но не стоит торопиться с выводами. Если бы большинство из нас внезапно разучилось ходить или есть, соответствующие руководства пользовались бы спросом даже среди самых высокомерных. Но искусство расставания с умершими - необходимое условие жизни, хотя и уступает в значении чистой физиологии. В конце концов, даже учебник совести существует: вспомним десять заповедей. Название заметки Франсин дю Плесси-Грей позаимствовала у одного из самых авторитетных специалистов по трауру, хотя для англоязычного читателя это очевидно не сразу. Статья Зигмунда Фрейда Trauerarbeit, "Труд скорби", шире известна в английском переводе как "Траур и меланхолия" - уж не знаю, переведена ли она на русский. Но именно слово "труд" имеет, по мысли Фрейда, ключевое значение в правильном исполнении траурного ритуала. Смерть близкого человека - это исчезновение объекта либидо, любви, привязанности. Для того, чтобы это либидо правильно перенаправить, необходимо, в отличие от упомянутой вдовы, скорбить медленно и подробно, "мало-помалу", как многократно настаивает Фрейд. Надо мысленно перебирать все предметы и ситуации, связанные с исчезнувшим объектом, убеждая либидо, что его действительно больше нет, что его место опустело. Исключительно важную роль играют здесь традиционные ритуалы траура и погребения, а также регулярное посещение могилы. Что происходит, если траурный ритуал внезапно прервать или вообще к нему не прибегать? По мнению Фрейда, в этом случае энергия либидо преобразуется в так называемую патологическую скорбь, которая внешне выражается в глубокой депрессии или в ненависти к самому себе, в стремлении к самоуничтожению. Символ такой скорби - древнегреческие Эринии, богини мщения, преследовавшие убийц и святотатцев. Греческая мифология - излюбленное орудие теории психоанализа, из нее взята значительная часть терминологии этого учения. Вполне естественно, что для иллюстрации идей Фрейда дю Плесси-Грей прибегает к Гомеру. "Илиада" изобилует сценами беспощадных и кровавых сражений, с подробными описаниями превращения человека в труп. Но когда на поле выезжают воины с оливковой ветвью, бой по взаимному согласию прекращается, устанавливается временное перемирие, и оба лагеря приступают к обряду очищения и прощания. Тела павших омываются и оплакиваются, сооружаются погребальные костры, украшенные цветами и окропленные вином. Один из центральных эпизодов поэмы - погребение Гектора. Самое страшное для героев Гомера - не умереть, а остаться без традиционного погребального обряда. Что же такое ритуал, почему он занимает в нашей жизни столь важное место - или по крайней мере должен занимать, если верить Гомеру и Фрейду? Это - серия фиксированных и повторяющихся действий, иногда чисто рефлекторных, которые совершаются для достижения определенной цели либо вовсе без видимой цели. В любом случае, прямой связи между такими действиями и их целью нет, она недоказуема. Обряд - более сложная разновидность ритуала, действия, сопровождаемые словами, прерогатива человека, тогда как простые ритуалы присущи и многим высшим животным: достаточно вспомнить брачные церемонии млекопитающих, птиц и рыб. Ритуальные, обрядовые действия непосредственно связаны с мифологической картиной мира, они представляют собой ее внешнюю проекцию. Ввиду этого наше отношение к ритуалам во многом определяется тем, как мы воспринимаем лежащую в их основе мифологическую структуру. Большинство из нас в мифы давно не верит - не только в древнегреческие, но и в библейские, мусульманские или буддийские. Значит ли это, что мы вправе пренебрегать обрядами, которые нам завещали менее просвещенные предки? Если бы мифология представляла собой лишь картину внешнего мира, как правило ошибочную или совершенно нелепую, ответ на этот вопрос был бы легким и вполне положительным. Но мифология имеет и другую функцию: по мнению многих, она отражает скрытую и неизменную структуру нашей личной и социальной психологии. Специалисты и просто вдумчивые наблюдатели, в том числе не имеющие никакого отношения к психоанализу, давно подметили, что многие неврозы сопровождаются симптомами ритуального характера, как будто человек пытается компенсировать повреждение душевного строя бессознательной системой заклинаний. Человек - не компьютер, и если вычесть из него все предрассудки и ритуалы, останется пустота. Игнорируя обряд, мы играем собственной жизнью, но ставка, как я попытаюсь показать, может быть даже выше. В отличие от некоторых моих коллег, имена которых слушателям могут быть известны, я отношусь к психоанализу с большим сомнением. Это, конечно же, не наука, и клинические успехи учения Фрейда нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть - точно так же, как успехи учения Маркса. С этой точки зрения чтение такого классического труда Фрейда как "Толкование сновидений" с его навязчивой сексуальной символикой ничем не полезнее, чем творчество упомянутого Пушкиным Мартына Задеки. Сон по своей природе таков, что его нельзя прокрутить экспериментально, а наука без эксперимента - сотрясение воздуха. Но это вовсе не значит, что Фрейда или его заклятого соперника Юнга можно заклеймить в шарлатанстве, как это делал, например, Владимир Набоков. Не подлежит сомнению, что и Фрейд, и Юнг - исключительно проницательные психологи, и хотя термин "ученый" к ним неприменим, их можно по старинке назвать мудрецами. Позиция такого светского мудреца в нашем веке тем более важна, что традиционные религиозные светочи утрачивают влияние, и мало кто располагает авторитетом напомнить нам о неизбежности долга. Те, кто полагает, что обряд - свойство преимущественно религиозной жизни, не дают себе труда задуматься. Мы уже знаем, как высоко ценил обряд один из ведущих атеистов Запада, Зигмунд Фрейд. Но у Фрейда есть естественный антипод, противник, основоположник одной из ведущих мировых религий. Когда кто-то из учеников попросил Иисуса позволить ему отлучиться и похоронить отца, то получил ответ: "Иди за мною, и предоставь мертвым погребать своих мертвецов". Такое пренебрежение к ритуалу погребения кощунственно с точки зрения иудаизма, да и всех известных религий. Смысл этих слов в том, что Иисус провозвещает иной, будущий мир, и освобождает нас от всех ритуальных обязанностей по отношению к прежнему. Традиционные церкви не могли позволить себе такого радикализма - они быстро "одомашнили" Иисуса, приспособив его к будничным потребностям прихожан. Этот парадоксальный и подчеркнутый Фрейдом факт, обострение нужды в ритуале по мере ослабления веры, отмечает и Франсин дю Плесси-Грей. "Сопоставляя Фрейда и Гомера, я поняла, что ритуалы не только выражают наши чувства, но также формируют их и укрощают, что скорбные обряды в значительной мере защищают оставшихся в живых от излишеств боли, и что агностицизм не освобождает от уважения к этим институтам. Ибо чем менее общество верит в "душу" или "дух", тем более, может быть, оно испытывает нужду в утешении путем конкретного погребального ритуала. В самом деле, с точки зрения некоторых крайних материалистов, тот незначительный дух, который в нас живет, тем более должен полагаться на правильное обращение с бесспорной реальностью - телом. Подумайте о том, какой заботой десятилетиями окружались забальзамированные останки Ленина в расчете, что его дух будет вести за собой народ, пока его тело не подвержено тлению. Коммунизм, возможно, никогда не оправится от прозаического и бесцеремонного захоронения Владимира Ильича". Это высказанное походя замечание весьма проницательно, но дю Плесси-Грей его не развивает - в конце концов, она пишет не о коммунизме, а о своем отце. Я, однако, позволю себе задержаться в этом пункте. Один мой давний приятель-эмигрант, посещая постсоветскую Россию, неизменно повторял, что ничего путного там не выйдет, пока тело Ленина не будет предано земле. Последнее время он уже к этому тезису не возвращается, да и у самой России, кажется, сейчас есть заботы поважнее, чем судьба мавзолейного экспоната. Тем не менее, проблема просроченного погребения реальна, и она, может быть, куда серьезнее и мучительнее, чем представляется поверхностному взгляду. И вновь у нас нет лучшего инструмента для анализа, чем греческий миф - в данном случае об Антигоне, дочери фиванского царя Эдипа и героине одноименной трагедии Софокла. Поскольку Софокла сейчас ставят редко, а в школах преподают неназойливо, я позволю себе вкратце напомнить сюжет. Полиник, сын Эдипа, вместе с шестью товарищами напал на родные Фивы и пал от руки собственного брата Этеокла, который тоже при этом погиб. Новый правитель Фив Креон, дядя погибших, с почестями похоронил Этеокла, а Полиника, в назидание и наказание за измену, бросил непогребенным за городскими стенами. Сестра Этеокла и Полиника, Антигона, восстала против воли царя и государства и совершила над братом символический обряд погребения - она высыпала на него горсть земли, зная, что за это ее ждет смертная казнь. Прорицатель Тиресий сообщил Креону волю богов, требующих помилования Антигоны, но она тем временем уже покончила с собой в темнице. Вслед за этим кончают с собой жених Антигоны, сын Креона Хемон, и его мать Эвридика. В конце Креон предстает сломленным и потерянным человеком, чьи понятия о государственных интересах разбились об освященную веками традицию. Отождествлять мумию Ленина с трупом греческого героя, брошенным в пыль у городских стен - затея довольно дерзкая, чтобы не сказать комическая. Но сюжет незачем понимать буквально, это всего лишь метафора, символ духовной структуры конфликта. Социальную личность, каковой в идеальном смысле можно считать Россию, нельзя раскроить на коллектив персонажей, и даже Ленин здесь скорее идеальная проблема, чем то, что осталось от его бренной оболочки под стеклом гробницы. Но способ разрешения этой проблемы - захоронение физических останков, потому что обряд - это умиротворение духа с помощью материального объекта. Царь Креон - это в терминах Фрейда "суперэго", рациональная верхушка национальной психики, которая стремится удержать под контролем бушующие внизу бессознательные процессы, это - государство. Гибель советской державы уже объяснили десятками способов, но до сих пор почему-то никому не пришла в голову самая естественная причина: государство большевиков попыталось заменить живое течение жизни умственной конструкцией, понятием чистой пользы, как оно ее понимало. Государство, конечно же, сознавало важность обрядовой стороны, но его беспомощные гражданские панихиды, комсомольские свадьбы и прочие октябрины никого всерьез не обманули. Конструкция кремлевских умников неминуемо рухнула, и Ленин, которого долго пытались удержать в живых коммунистическим заклятиям, все-таки умер - через полвека с лишним после того, как его начинили опилками и поместили в стеклянный кабинет. Франсин дю Плесси-Грей ошибается, говоря о "прозаическом и бесцеремонном захоронении", потому что все дело - именно в церемонии, а не в скромных земляных работах. Антигона не могла в одиночку совершить все обряды, но ей достало одной горсти земли, чтобы выполнить свой долг и стать государственной преступницей. Церемония исчерпывает содержание ритуала: важно не столько закопать, сколько убедить аудиторию, что похороны состоялись. Большую часть своей истории Россия отождествляла себя именно с государством, и когда государство рассыпалось под ее бессознательным напором, она столкнулась с проблемой, которая кажется ей непосильной. Обломки государства растерялись, конечно, еще больше, и президент временного "суперэго" несколько лет назад объявил даже нечто вроде конкурса на новую "национальную идею". Фактически это равносильно предложению изобрести новый народ. Но как же тогда быть с прежним? Страна внутренне ослепла, потеряла связь с обрядовой традицией, перепутав природу свадеб и поминок. Трупы солдат, погибших в первую чеченскую войну, по сей день свалены в ростовском морозильнике, и матери отказываются верить в смерть сыновей, а некоторые из родителей моряков, погибших на подводной лодке "Курск", отвергли фальшивую траурную церемонию, требуя предъявления тел. Но тело -вот оно, у всех на виду, оно лежит на центральной площади страны, и о нем в суматохе почти забыли. Великой нации трудно отождествить себя с бунтующей Антигоной после долгих лет уверенности, что она представляет собой плоть от плоти царя Креона. Таков симптом социального невроза, внезапной ликвидации контроля над бушующей бездной бессознательного. Впрочем, у Антигоны была сестра, Исмена, которая пыталась урезонить ослушницу, указывая на возвышенность и мудрость царских распоряжений, на превосходство государственных интересов и пользу послушания. Понятия о долге у сестер были прямо противоположными, но сегодня они воплощены в едином народе, и ему необходимо сделать выбор. Антигоне ни к чему благосклонность Международного валютного фонда, западные инвестиции и статус великой державы, ибо это - область и достояние Исмены. Антигоной движет долг перед родными и традициями, перед богами и очагом, государство для нее - пустая абстракция. Но проходят годы, и Россия по-прежнему не в силах решить, которая же она из этих двух сестер. "Умом Россию не понять" - вот и пришла, наконец, пора этого преждевременного афоризма. Время ума миновало, пришло время совершить труд скорби и осыпать мертвое тело прощальной горстью праха, время освободить из темницы либидо, а точнее все-таки сердце - может быть, для новой веры и любви. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
