Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)

 

 Новости  Темы дня  Программы  Архив  Частоты  Расписание  Сотрудники  Поиск  Часто задаваемые вопросы  E-mail
23.12.2024
 Эфир
Эфир Радио Свобода

 Новости
 Программы
 Поиск
  подробный запрос

 Радио Свобода
Поставьте ссылку на РС

Rambler's Top100
Рейтинг@Mail.ru
 Культура

Поэт Катя Капович

Ведущий Иван Толстой

Иван Толстой:

Гость Праги - поэт, преподаватель и журналист из Бостона Катя Капович.

Катя Капович:

Выход

Чтоб по всей Новой Англии лето настало,
Надо вынести в сад два пластмассовых стула
И тянуть бергамотовый чай из пиалы,
Чтоб от жара сводило холодные скулы,
Надо вынести пыльный горшок с базиликом,
Надо высадить в землю росток его бледный,
Надо жизнь откупить золотым сердоликом
У безумной хозяйки горы ее медной.
Надо, надо последнюю черную лужу
Поутру из оконного вынуть проема,
Чтобы выйти однажды из дома наружу,
Чтобы выйти из дома, чтобы выйти из дома.

Иван Толстой:

Катя, вы начали стихи писать до эмиграции еще?

Катя Капович:

Да. Я начала в 7 лет для школьного театра. Первое стихотворение, длинная поэма «Побег» была запрещена учительницей. Она сказала, что это не советская тема. Тогда не было произнесено еще антисоветская. «Побег» - это было мое первое нарративное стихотворение о том, как девочка бежит помогать индейцам в Америку. Что-то такое пророческое, в общем.

Иван Толстой:

Монтигомо Ястребиный Коготь.

Катя Капович:

Да, что-то вроде. Я сочувствовала могиканам в ту пору. Болела за могикан.

Иван Толстой:

То есть вас заставляли уйти в подполье уже со времен пионерского галстука?

Катя Капович:

Еще не было. С октябрятским значком на груди.

Иван Толстой:

В каком городе это происходило?

Катя Капович:

В Кишиневе. Я родилась в Кишиневе, жила до 17 лет, потом уехала учиться на Урал. Потом вернулась, потому что не выдержала тягот сибирской жизни и зимы, и всего прочего. Мне было полегче. У меня папа находился под заключением в ту пору. Диссидентствовал уже более 10 лет, было следствие, долго, и его как раз в 79-м арестовали. Так что в Кишиневе, где я жила, не было никаких шансов ни поступить, ни вообще что-то делать. Потому было легче. История замялась, забылась. Он сидел, но, в общем, при этом можно было переводиться в университет. Это было достоинство той жизни.

Иван Толстой:

И вы перевелись куда?

Катя Капович:

Я перевелась и училась в Кишиневском Пединституте на филфаке. А поступала я на иняз и два года училась на инязе на Урале.

Иван Толстой:

Как вы попали за границу?

Катя Капович:

За границу я уехала в 90-м году обычным путем с 3-й волной эмиграции. Прожила там 2 года.

Иван Толстой:

Там, это где?

Катя Капович:

В Израиле, в Иерусалиме. Работала в журнале в Тель-Авиве, каждый день ездила на работу и в какой-то момент я подумала, что надо попробовать. Я всегда хотела учиться в аспирантуре. Иврита я не знала, только на разговорном уровне владела. Мне просто друзья посоветовали, что может подать документы и уехать куда-нибудь в штаты, что собственно я и сделала. И вот так уехала. И я одновременно работала тогда корреспондентом для израильского еженедельника «Вести». Писала какие-то репортажи. Потом я поступила в аспирантуру и уже сама могла себя содержать.

Иван Толтстой:

В аспирантуру уже в Америке?

Катя Капович:

Да. Я сначала училась в Гарварде у профессора Билла Тодда, а потом я получила полную стипендию. Это тоже славистика все. Я получила полную стипендию и предложение преподавать в Бостон Колледж. Это такой университет католический. Тоже находится в Бостоне. Что я и сделала. Я стала задумываться над тем, чтобы писать по-английски. У меня были какие-то робкие попытки. Я ничего с этим не делала, просто в стол писала и давала читать Филиппу Николаеву, своему доброму другу в ту пору, а ныне мужу, а он англоязычный писатель. Он что то хвалил, что то... В конце концов, послали в журналы, и был какой-то странный результат для меня, потому что несколько журналов сразу приняли публикацию. Это в основном были стихи, но такого своеобразного толку. Я начала писать нарративные стихотворения, длинные довольно. Повествовательные с сюжетом, часто о русской жизни, часто о каких-то вещах, которых я не могла бы сказать по-русски, потому что слишком близко это к телу и слишком сентиментально звучит, может быть, для меня собственный голос в русском языке.

Иван Толстой:

Ваш поэтический путь как-то все время увязывается, по крайней мере, в вашем рассказе, с академической карьерой, с обучением. То есть чувствование литературы у вас не случайно связано со знанием о ней?

Катя Капович:

Да. Мне кажется, что писательство, как и ученая дисциплина любая, - это дисциплина, нечто, во что следует приходить с огромным багажом знаний. И мне хочется писать умную литературу. Наверное, это просто темперамент или склад характера. Мне хочется сказать всегда что-то такое, о чем я, скажем, не могла бы подумать в нормальном, бытовом состоянии. Обе эти вещи - и академия, и поэзия, литература - они заставляют подняться над обычным содержательным элементом жизни.

И поднимется ветер,
Зимний мусор сорвет с мостовой
И развеет в просвете
Над твоей и моей головой
Разноцветные листья
И окурки ночных сигарет,
Чтобы остаться на месте,
Нужно двигаться дальше на свет.
За спиной снегопада,
В переулках срезая углы,
Как живая ограда,
Оттолкнуться от мертвой воды
И бежать все скорее,
Чтоб до марта-апреля догнать
Солнце в голой аллее,
Что сама уже движется вспять,
Будто детская горка,
Под ногой тротуар поплывет
И опишет восьмеркой
Жизнь на годы назад и вперед.
Меж зимой и зимою,
Как описывает океан
Полуостров водою,
В этом знак бесконечности дан
В этом знак поворота
На 180 в пустоту.
Я пришла ниоткуда,
Никуда, вероятно, уйду,
Но на голом асфальте
В серых трещинах улиц и рек,
Как на контурной карте,
Для тебя обозначу разбег.

Иван Толстой:

Вы несколько раз употребили слово «нарративный», то есть повествовательный. Перед нами лежит ваша книжка «Суфлер. Роман в стихах». То есть, опять-таки нарративное произведение, повествовательное. Вообще, это редчайший жанр в последнее время - роман в стихах. Такое желание высказать какую-то историю у вас есть, что вы пишете целую книгу, 150 страниц.

Катя Капович:

Да. Они набраны немножко мелковатым шрифтом, так что по сути..

Иван Толстой:

Расскажите, как вам в голову, в душу пришел такой жанр, что было стимулом написать роман в стихах, Александр Сергеевич?

Катя Капович:

Конечно, Александр Сергеевич. Не то, что чьи-то лавры не дают покоя, а просто у меня предрасположенность, наверное. Какой-то неубитый прозаик. Я когда-то писала рассказы, даже повесть написала в детстве. Мне всегда кажется, что лирики написано много. Написать хорошую лирику трудно, но одновременно вроде бы я расписалась до такой степени, что взять и написать стихотворение - это практически для меня не подвиг и не событие уже. Это какая-то была сверхзадача, которую я поставила, не очень надеясь выполнить. Помогли две вещи очень сильно. Очень помог компьютер, который дает возможность работать с очень большими корпусами материала сразу, еще сырого. Я думаю, что будь у Пушкина компьютер, то был бы не один роман, а может быть и три. А вторая вещь - это друзья. Я показывала какие-то болванки, заготовки нескольким людям. Конечно, были этапы, когда я думала, что надо завязать, бросить и нормально писать какие-то стихи, тем более времени уходило очень много. Я послала большой кусок Юзу Алешковскому в свое время, он потом и написал предисловие к роману. Мы с ним были не знакомы, просто он как-то тепло обо мне отозвался на одном из выступлений, и я решила: чем черт не шутит, пошлю ему кусок этого произведения, пусть он его обругает со свойственной ему прямотой. Наоборот, он был очень ко мне добр, позвонил, сказал, чтобы я немедленно заканчивала и не морочила ему голову.

Иван Толстой:

Не часто встречаешь поэта, который называет отрывки, фрагменты своего произведения не образами или картинами, а болванками и заготовками. Тогда позвольте тоже антипоэтический вопрос вам задать. Вы не могли бы извлечь из этого большого произведения в стихах какой-то смысл, какое-то содержание, какую-то суть, которую вы бы рассказали? О чем роман?

Катя Капович:

Вот это просто. Как мы уже знаем, знакомясь с трудами формалистов, мы знаем, что есть фабула, а есть сюжет. Вот сюжет мне пересказать будет трудно, потому что сюжет согласно науке идет всегда поперек шерсти, против фабулы. А фабула здесь классическая. Тут треугольник любовный. Двое молодых людей и девушка Ольга. Есть еще девушка Лиза. Они учатся вместе. Действие начинается в 70-х годах. Там всякие есть смешные шарады внутри этого романа. Там, например, вмонтирована моя литературоведческая работа по «Пиковой Даме», которая в свое время получила смешной отклик от Виктора Терраса. Такой есть известный американский славист. Он сказал, что это произведение безумное и гениальное одновременно. Я в нем доказываю, что Пиковая Дама - это не старуха, а собственно Лиза. Там есть дискурс, там есть доказательства, я его умудрилась каким то образом втиснуть. А действие всего романа начинается в 70-е, самый расцвет его в 80-е, когда они вырастают, когда один из них попадает на афганскую войну и исчезает, пропадает без вести. Пропавшего без вести зовут Сергей и второй персонаж - это Андрей и Ольга. Это даже не треугольник, а в моем романе это такие песочные часы, где странствует такая дантовская модель вселенной. Это чем-то, конечно, похоже на Россию и Америку. Этот переворот. Потому что они сначала живут в Москве, потом Ольга с Андреем уезжают в Америку, что немножко автобиографично, но это не я. Потом часы еще раз переворачиваются, они возвращаются в Россию. Собственно, там два раза Москва и один раз Кембридж.

Иван Толстой:

Можно вас попросить прочитать из романа в стихах «Суфлер» какое-нибудь наиболее характерное место?

Катя Капович:

Собственно, коротенькое стихотворение, вступление к этому роману. Это, собственно, инструкция к использованию песочных часов, которые вмонтированы вот в этот роман, как мне кажется.

И ты увидишь даль свободную,
Не омраченную туманом,
Твой самолет площадку взлетную
Смешает с золотым бурьяном,
Вслед за тобой из поля зрения
Уйдут откосы с тополями
И станет летняя, как зимняя,
Над островами.

День этот, выпавший из времени
Отбросит, отклонясь от курса
Оранжевый, как круг спасения,
Солнечный круг свой
Отбросит, но в иллюминаторе
С годами лет твой глаз нашарит
Сужающиеся в экваторе
Два полушария.

Смотри, чтоб в той воронке синее
Перетекало в золотое,
А если нет, переверни ее
Вниз головою.

Иван Толстой:

Катя, а кто для вас самая значимая литературная фигура в русской поэзии, в русской словесности?

Катя Капович:

Из современных писателей, из живущих мне очень нравится Сережа Гандлевский и переставший писать, но для меня все еще живой писатель Алексей Цветков. Из умерших Бродский и такой поэт менее известный Евгений Хорват. В английской поэзии я очень люблю Дилана Томаса, из современных поэтов - Билли Коллинз, Дерек Уоллкот.

Иван Толстой:

Когда у вас идут стихи или вы по-английски или по-русски пишете, вы человек внутренней полемики, диалога?

Катя Капович:

Пожалуй, нет, мне кажется, что я более монологичного склада и человек и поэт.

Иван Толстой:

Вы подхватываете чужую мысль, чужой образ, брошенное какое-то слово?

Катя Капович:

Да, но не образ и слово, а скорее фразу. Я люблю слушать речь и страдаю от этого в Америке, от отсутствия. Письмо немножко оборачивается разговором с собой, потому что вот стоя на остановке не услышишь чего-то такого золотого, золотой монеты брошенной, просто не услышишь звона.

Иван Толстой:

Вы музыку из фразы подхватываете или острое словцо?

Катя Капович:

Скорее нет, скорее эту вот тягомотинку фразы. Скорее ее конструкцию. Музыку я могу написать сама, как мне кажется.

Если сядем за столик вдвоем
В марроканском кафе под брезентом,
Будем пить только пиво со льдом,
Как положено вечным студентам,
Как заведено в этом краю,
Снова пеплом посыпем пластмассу,
Я по мрачным глазам узнаю
Пассажира четвертого класса.
Желтый лист, как горчичник к спине,
Прилепился, откуда, однако,
Эта странная горечь на дне,
Этот привкус пустынного мака?
Мелкой медью звенящий карман,
Знаю, память запишет на пленку,
Выпадает в осадок туман
И бросаются тени вдогонку
За тобой и за мною, пора,
Закрывают, грохочут посудой.
Так вот не отрывая пера,
Опишу этот день и забуду.

Для архива печали,
Под копирку лоснящихся луж
Из тех мест, где сандали
Попирают растительный плюш,
И горит мостовая,
Я в безадресный ящик времен
Эти письма бросаю.
Ты прочтешь их, мой милый, потом.
Адресат без гражданства,
Ты, чья карта зеленая - пшик, -
Для архива мытарства
Сохрани мой высокий язык,
На охранной таможне
Спрячь письмо в долгий ящик стола,
Мне назад невозможно
Возвратиться, откуда пришла,
Чтоб две тьмы пограничных
Омывали бы жизнь с двух сторон,
Я в ней буду на птичьих
На правах жидоватых ворон.
Можно каркать зловеще
И витать на нее свысока,
Все окупиться речью
Русской речью в садах языка.
Это я, а не кто-то
Уточняю лицо и число,
Лью на мельницу воду,
Чтоб крутилось ее колесо,
Чтобы вечную муку
Перемалывали жернова
До чистейшего звука
И тончайшего строя слова.


c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены