Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Кровь, любовь и рыбалкаАвтор программы Александр ГенисВедущий Иван Толстой Лето - и у Вивальди, и на дворе. Сезон отпусков. Награда за зимние труды и зимнее ненастье. Сладкое дачное безделье, экскурсионный зуд, огородная страда, заморские пляжи и курортные романы, своя природа и чужие города, футбол - по телевизору и на лужайке. Одним словом - пикник на обочине. Всю жизнь отпуск для меня означал одно - возможность путешествовать. Даже тогда, когда такой возможности почти и не было. Я еще студентом практически без денег на попутных машинах изъездил все европейскую часть СССР - от турецкой границы до норвежской. Считая по-нынешнему - девять стран. Надо сказать, что тут мои вкусы не изменились. Менялась только концепция туризма. В молодости я презирал путеводители, считая себя выше обывателей, послушно следующих по не ими выбранному пути. Юношеский нонконформизм требовал избегать проторенных дорог. В те времена такие индивидуалисты густыми толпами шлялись по нехоженым тропам, норовя обогнуть любую достопримечательность. С возрастом, обнаружив, что романтическое невежество ничуть не лучше обычного, я стал путешествовать, как все. Оказалось, что миллионы туристов не такие уж дураки, и следовать их примеру куда увлекательней, чем гоняться за запахом тайги - без определенной цели. Но с годами, объездив 40 стран, мне пришлось сделать обратное сальто в сознании, чтобы вернуться к юношеским привычкам. То ли душевная лень, то ли обыкновенная подсказала мне новое кредо: главное - не впечатления, а состояния. Расшифровывать этот тезис каждый может по-своему. Для меня это часто значит рыбалка. Вот об одной из них я и хочу сегодня рассказать. Меж двух широко расставленных гор узкое озеро чернело влагалищем. Впрочем, вся природа - влагалище, куда мы упорно влагаем содержание - от проводов до морали. Но наше озеро отличала уж совсем похабная наглядность. Мы не могли о ней знать, ибо рыбацкий лагерь выбрали по телефону. - Ехать, пока не упрешься, - объяснил владелец избушки, которую он собирался нам сдать за немалые для канадской глуши деньги. - Медведи, - боязливо спрашивала жена, - у вас есть? А то мы с детьми. - Не беспокойтесь, - угодливо тараторил почуявший наживу хозяин, - все у нас есть: медведи, лоси, индейцы. - И врач? - Конечно. Полчаса лету, если у вас есть биплан. - А если нет? - вскинулась жена. - А если аппендицит? - Well, - устало ответил канадец, и мы отправились в путь. Два дня спустя кончился асфальт, и началась тундра. Болото мы пересекли на гусеничной танкетке, озеро - в моторке. На берег высадились с трудом - его почти что и не было. Деревья входили в воду по пояс, расступившись лишь для причала и дощатой хибары. На пороге сидел индифферентный заяц. Распрощавшись с Хароном, мы остались совсем одни - даже радио ничего не брало. Зато здесь была рыба. Это выяснилось сразу, когда кто-то перекусил леску. Мы поставили стальные поводки и вспомнили "Челюсти". Рыбалка - дело тихое, хотя у рыбы и ушей-то нет. Молчание помогает собраться, потому что азарт рыбалки - в напряженном ожидании. Раз за разом падая в темную воду, блесна мечется в поисках встречи, редкой, как зачатие. Отличие в том, что такое трудно не заметить и на другом конце снасти. Налившись чужой тяжестью, леска твердеет и дрожит от нетерпения. Подавляя первый импульс - рвануть и бросить, ты шевелишь спиннингом, показывая, кто хозяин положения. Чем крупнее зверь, тем дольше будет танец. Подчиняясь его дерганому ритму, время движется неровными толчками. Выделывая бесшумные виражи, рыба сужает круги, чтобы навсегда уйти под лодку. От ужаса упустить свой шанс, ты теряешь голову и, уже не думая продлить наслаждение, торопишь финал. Последнее, самое опасное напряжение лески - и рыба медленно, как остров, поднимается из воды. Даже увидав предмет страсти, ты не веришь своему счастью и правильно делаешь, потому что в воздухе ослабевает верный ток натяжения, связывавший вас целую вечность. Внезапная легкость предсказывает фиаско, и ты молишься только о том, чтобы взвившаяся в небо рыба упала в сеть подсака. Канадская щука и в лодке может откусить палец, но тебе все равно. Прикуривая дрожащими руками, ты прислушиваешься к стихающему хору довольных мышц, удовлетворивших свою тягу к любви и убийству. Ученики Христа были рыбаками. Евреи до сих пор любят фаршированную рыбу, хотя на Генисаретском озере ее не умеют готовить. В рыбалке тоже много непонятного - почти все. Этот промысел ведет в самое темное из доступных нам направлений - в глубину. Пределом широты служит прикрывающаяся горизонтом бесконечность. Небо кончается вакуумом, в котором смотреть не на что. Если наверху взгляд теряется в рассевающем зрение пространстве, то внизу глазу и делать нечего. Глубина кажется нам бездонной, ибо жизнь редко уходит с поверхности. Не рискуя углубляться, мы оставляем таинственную толщу в резерве, или - как в данном случае - в резервуаре. Вода надежно растворяет тайны. Она ведь и сама такая. Даже страшно представить, кем надо быть, чтобы в ней водиться. Мастер подобен воде:
Будь как вода:
Рыба о воде не догадывается, пока мы ее оттуда не вытаскиваем. Предсмертное открытие сразу двух новых стихий - своей и чужой - ее утешение. То, что момент истины оказывается последним, еще не повод, чтобы рыбе не завидовать. Китайцы так и делали. Играющие рыбки внушали им свои желания - что бы это ни значило. - Посмотри, как резвятся рыбки! В этом их счастье. - Вы же не рыба. Откуда вам знать, что делает их счастливыми? - Но и ты - не я. Почем тебе знать, что я не ведаю, отчего счастливы рыбы?
Но мы предпочитаем любоваться рыбой в ухе. Варить ее надо, как чай - ничего не жалея, и тогда в одной клейкой ложке соберется жизнь с гектара воды. Объезжая озеро на моторке, мы поражались вечным излишествам природы. Если в море нет берегов, то здесь их слишком много. Головоломные закоулки внушали паническую мысль о кишечнике. Попав внутрь несоразмерного нам организма, мы держались в виду лагеря - пока не упал туман. Нижняя вода соединилась с верхней, вложив лодку в сандвич. Сузив перспективу, туман открывал только ту часть дороги, которую можно пройти на ощупь. Натыкаясь на ветки, острова и камни, мы передвигались по все более незнакомому пейзажу. Неповторимые, как буквы бесконечного алфавита, окрестности отказывались складываться в карту. Положение становилось странным: стоять глупо, плыть некуда, бензин на исходе, и есть нечего. Я всегда интересовался кораблекрушениями, но мы его еще не потерпели. Вспомнив мудрецов, отличающихся от нас не тем, что они делают, а тем, чего не делают, мы покорились судьбе и - заодно - забросили удочки. Когда стало темно и страшно, из протоки выплыла лодка. Мы удивились не меньше Робинзона, а обрадовались больше его. Он дикарей боялся, мы в них не верили, как все, кто помнил югославские вестерны с Гойко Митичем. В лодке сидели двое мужчин в пиджаках на голое тело. В остальном они мало чем выделялись, скорее наоборот: у одного, Джима, совсем не было зубов. Другой оказался моим тезкой. От энтузиазма мы чуть не утопили спасителей, но все обошлось, и уже через полчаса все сидели у нас за столом. Индейцы пили все сразу, не закусывая и не останавливаясь. Они просто не видели причин для перерывов и стаканом пользовались лишь из вежливости. На разговоры времени не оставалось, но ушли они не раньше, чем кончился коньяк, пиво и горькая настойка для пищеварения. Чай их не заинтересовал, оладьи - тем более. Казалось бы, кто не знает, что в Америке живут индейцы. Я даже знаком с одним программистом-ирокезом, у которого есть гарвардский диплом, но нет фамилии (его зовут просто Клэй - Глина). И все же встреча с "благородными дикарями" застает врасплох. Здравое - по-своему - отношение индейцев к жизни часто мешает индейцам по-настоящему приобщиться к цивилизации, то есть пойти на работу. Иногда их берут на лесопилки или шахты, но тут вступает в противоречие два представления о природе времени. Белые считают время часами, индейцы считают, что времени вообще много. Приходить на работу в определенный час да еще каждый день кажется им, как, впрочем, и большинству моих литературных знакомых, непосильным бременем. В старых этнографических трудах об этом много писали. Вот, например, цитата из вышедшей еще в прошлом веке монографии Ратцеля "Народоведение": Диктор: "Индеец склонен к лени. Редко можно видеть его бегущим или быстро делающим что-либо без внешнего побуждения. Упадок американских культур соответствует этому стремлению к покою, так как культура есть постоянная работа. Недостаток каких бы то ни было стремлений затрудняет задачу распространения цивилизации. Индеец, в руки которого попал нож, ни за что не постарается приобрести другой". Александр Генис: Сегодня так не пишут, и дело не только в пресловутой политической корректности, которая мешает нам обижать менее цивилизованных братьев. Дело в том, что мы их уже не столько жалеем, сколько им завидуем. В 19 веке дикари в глазах Запада были несчастными каннибалами, которых надо привести в семью цивилизованных христианских народов. Но в 20 веке ситуация в корне меняется: "благородный дикарь" должен научить заблудший Запад первобытной мудрости в отношениях между людьми и природой. Однако, канадские кри живут слишком далеко от цивилизации. До них еще не дошла весть о том, что они в моде. Поэтому если они чему и учат своих отстающих в экологических науках бледнолицых братьев, так это рыбалке. Индейцы вернулись на рассвете. Когда я пошел чистить зубы, они уже сидели у крыльца рядом с зайцем. Завтраку наши друзья решительно предпочитали спиртное, но наученные вчерашним, мы скрыли от них свои запасы. Индейцы огорчились: до магазина они могли добраться не раньше зимы - по льду. Увидев, что, кроме денег взять с нас нечего, индейцы подрядились проводниками. На рыбалку мы собирались долго. Уж больно им понравились наши снасти, не для ловли, конечно, а так. Сев к мотору, Алекс размотал леску и насадил на крючок щучий плавник. - И на это берет? - с недоверием спросил я. - Если бросить в воду. Справедливости ради следует сказть, что рыба ловилась поровну. Индейцы превосходили нас не искусством, а терпением. Мы меняли тактику и блесны, они позволяли крючку волочиться за бортом. - Давно вы живете на этом озере? - завел я беседу. - Что значит - давно? - удивился Алекс, - Всегда жили. Привычно почувствовав себя эмигрантом, я замолчал и принялся глазеть по сторонам. Вскоре оказалось, что путешествовать по озеру с индейцами все равно, что с москвичами в метро. Первозданная - на наш глаз - природа была им коммунальной квартирой. Ландшафт был их семейной хроникой. Не успели мы отчалить, как Джим остановился у гранитного валуна. - Папашу навестить, - объяснил более разговорчивый Алекс. Во мху и правда торчала палка с перекладиной. На нее Джим положил пачку сигарет без фильтра. Алекс добавил горсть конфет. Из уважения к языческому обряду мы сняли накомарники, но от вопроса я все-таки не удержался: - Какая же это вера у вашего племени? - Христианская, - объяснил Алекс. Узнав, что озеро обитаемо, я стал внимательней смотреть по сторонам и вскоре обнаружил признаки цивилизации: красные ленточки на деревьях. Выяснилось, что ими помечают места, где стоит мыть золото. - А если другие узнают? - опять вылез я. - Для них и метят, - ответил Алекс, теряя терпение. Обедать мы остановились у Джимовой тещи, вернее - на ее даче. Неуловимая тропинка - нога в ней утопала, не оставляя отпечатка - вела к внезапной поляне с фанерным ящиком без окон. - Чтобы медведи не залезли, - не дожидаясь вопроса, объяснил Алекс. Вокруг обильно росла черника - по грудь. Пока мы жарили бесценных полярных судаков, индейцы деликатно закусывали сервелатом. Рыбу они ели из необходимости, мясо - только зимой. Одного лося хватало до весны. Деньги им нужны были исключительно на выпивку. Если удавалось до нее добраться, денег не хватало. Если нет, оставались лишними. Прошлым летом Джим купил щенка за 300 долларов. Я думал для езды, оказалось, для удовольствия. Возле круглого ("чтобы буран не снес") дома жила целая свора. Внутри его были печка, лавки и несколько книг о вреде алкоголя на языке кри. Его живописный алфавит напоминал тот, что мы придумали с второгодником Колей Левиным для тайной переписки. Ни нам, ни им писать было особенно не о чем. Индейцы так органично растворились в окружающей среде, что не оставили на ней зарубок. Они не сумели наследить на берегах озера, хоть и прожили на нем столько, сколько у нас ушло на всю цивилизацию. Природы в Канаде настолько больше, чем людей, что кажется нелепым охранять их друг от друга. Дело не в том, что мы умнее, дело в том, что она переживет и это. Север обнажает ассиметрию духа и материи. Дух, конечно, - мужское начало. Сперматозоид смысла, он способен расти, но, значит, и умирать. Зато бессмертна утроба природы. Как всякая пустота, она терпелива и бесконечна. Инь не только предшествует яну, но и вмещает его. Свет рождается из тьмы, слово - из молчания, мужчина - из женщины. Союз противоположностей держится не нуждой, а прихотью. Человек - роскошь бытия, без которой оно обходилось, как индейцы без зонтика, пока мы его им не подарили на прощание. Вернувшись домой, я заскучал по озеру. Река целеустремленна, как басня. Море бесцельно, как словарь. Озеро же, как колодец, сочетает в себе глубину с доступностью. Замкнутая в нем стихия смиряет себя, словно жена, поддакивающая мужу. Обозримость озера провоцирует его обойти и освоить. Во всяком случае, так себя ведет заповедное озерцо в наших окрестностях. Хотя отсюда виден Манхеттен, на озере нельзя петь, курить и лаять. В остальном, к сожалению, - свобода. Я убедился в этом, когда в полнолуние привез сюда московских гостей. Несмотря на термос сакэ, разговор о Чечне не замолкал среди черных сосен у светлой воды, где спал знакомый аист. Тамошних зверей я знаю в лицо. Весной, будто собираясь в ковчег, они ходят парами: индюшки с длинными, как у манекенщиц, ногами, олени с хамоватыми повадками люберов, даже гремучие змеи, целомудренно вытянувшиеся по разные стороны лесной тропинки. Зимой лед связывает озеро воедино. Он придает долговечность колебаниям среды. Вместо волн, шаг оставляет разломы и трещины, напоминающие землетрясение. В замерзшей воде - все неподвижно. Трава застыла в прозрачном, жирно поблескивающем, словно холодец в глубокой тарелке, льду. На дне можно заметить пробирающуюся подо льдом пушистую тварь - мохнатую, белесую, многоногую. Сидя у озера, я слежу за прошлогодним дубовым листом. Танцуя в небе, он показывет то лицевой глянец, то тусклое исподнее. Подчиняясь капризам невидимого партнера, лист облетел полнеба и, когда ветер стих, доверчиво улегся у скамейки. Я хотел поставить его на ноги, но не смог узнать в куче пожухшей листвы. Без ветра он был перегноем. Весной наше отощавшее за зиму озеро быстро наполняют ручьи. Они похожи на нас, особенно - пузыри, несущиеся по течению. В сущности, это - та же вода, только слегка раздувшаяся. Большие пузыри норовят соединиться с маленькими. Окружив себя свитой мелких бесприданниц, они переваривают их и лопаются. Лучше всех, как это обычно и водится, на поверхности держатся пузыри средних размеров. Благоразумно увиливая от встреч, они огибают препятствия, чем только ускоряют исход. В виду его, всякая игра заслуживает снисхождения. Тем более что ян, начиняющий пузырек воздухом, ничего не добавляет в расклад озерной жизни. Это, в общем-то, и хорошо, потому что с возрастом начинаешь ценить лишь те перемены, которые не меняют сальдо. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
