Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Русские ВопросыАвтор и ведущий Борис ПарамоновЖелтое и зеленоеО Пушкине была однажды написана замечательная статья - эмигрантским историком и богословом Г.П. Федотовым. Статья называлась "Певец империи и свободы". Пушкин был поэтом русской, российской государственности, но для него понятие государства, тем более империи неотделимо было от понятия культуры. Государство в России в то время было культуротворческим фактором, и само явление Пушкина это блестяще подтверждает (но и надлом этой связи начался еще при жизни Пушкина). Пушкин чувствовал в себе военную жилку, военную косточку, как тогда говорили, и, путешествуя в Арзрум, принял лихое участие в одной кавалерийской атаке. Но самое запоминающееся в этих путевых очерках Пушкина - описание туземной женщины, едущей на коне и закутанной в местные одежды, так что видны были, пишет Пушкин, только ее глаза и каблуки (фраза, пленившая Набокова). Вот это воспоминание о великом русском поэте и о впечатлениях его от некоей колониальной экспедиции будет служить нам своеобразным камертоном для сегодняшнего разговора. Тема сегодня есть только одна - Ирак. Война - вопрос дней. И в связи с этим новым испытанием американской истории, всего американского образа жизни серьезные авторы поднимают вопрос, который еще несколько лет назад показался бы ветхим реквизитом из арсенала холодной войны, из советских идеологических штампов. Вопрос этот - об имперском характере сегодняшнего американского государства. Этой теме посвятил большую статью Майкл Игнатьефф из Гарвардского университета в одном из последних номеров Нью-Йорк Таймс Мэгэзин. Статья называется чрезвычайно выразительно: "Бремя". Дальнейшее развитие текста не оставляет никакого сомнения в том, что имеется в виду знаменитый афоризм Киплинга - о бремени белого человека. Такие разговоры очень трудно вести в современной Америке. Да хотя бы потому, что если это и империя, то невиданного раньше в истории типа. Прежде всего, автор приводит слова президента Буша, сказавшего: "Америка не есть империя, преследующая цели территориального расширения или осуществления (идеологической) утопии". Нынешняя активность американской внешней политики извне ей навязана - событиями 11 сентября. Америке навязали некую войну, в которой она должна показать преимущества и победный потенциал своих собственных принципов, существующих со дня основания этой страны, которая, кстати, создалась в антиколониальной войне против могущественнейшей тогдашней империи - Великобритании. Майкл Игнатьефф пишет: "Быть имперской державой не значит просто быть самой сильной или самой ненавидимой страной в мире. Это означает установление такого порядка в мире, который соответствует американским интересам". Пока это звучит вполне традиционно. Но Майкл Игнатьефф продолжает: "Американская империя не похожа на империи, существовавшие ранее в истории, основанные на завоевании колоний, территориальном расширении и бремени белого человека. Прошла эпоха, когда Юнайтед Фрут Компани - американская корпорация могла вызвать морскую пехоту в отдаленную страну, чтобы гарантировать свои инвестиции. Империя 21 века - новое явление в анналах мировой истории и политической науки, это прогрессистский маяк, глобальная гегемония которого шлет благие вести о свободном рынке, правах человека и демократии, возводимых при помощи самой мощной военной силы, которую когда-либо видел мир". Благие цели, конечно, и, как сказано в самом тексте, благая весть. Но есть проблема цели и средств. Средство Америке сейчас навязано, считай, одно: война. А кому это может понравиться? Ни участникам, ни посторонним наблюдателям Война неизбежно ведет к насилию. К тому же цель Америки в Ираке, как известно, не ограничивается изгнанием Саддама Хусейна, но имеет в виду также государственное строительство - создание нового демократического государства в Ираке, которое потребует неимоверных усилий и колоссальных средств. Ближний Восток - это не Германия или Япония, страны, прежде всего, технически цивилизованные, имевшие развитую систему администрации и управленческого порядка. Гестапо легче ликвидировать, чем местных князьков, каждый из которых претендует на автономию и до зубов вооружен. А что мы видим сейчас хотя бы в Афганистане? Да особенного прогресса не видим: даже женщины не торопятся снять свои бурки. И очень зловещим событием предстало убийство сербского премьер-министра Джинджича, руководившего страной, перестроенной на новых началах усилиями не только Соединенных Штатов, но и всего европейского союза. Сейчас же, как известно, европейцы не спешат заявить о своей солидарности с Америкой. Вывод Майкла Игнатьеффа: необходимость для демократической республики играть роль мировой империи содержит в себе внутренне противоречие, некую антиномию, как сказали бы философы. Игнатьефф напоминает слова американского президента Джона Квинси Адамса, сказавшего в 1821 году: "Если Америка соблазнится быть диктатором мира, она утратит контроль над тем духом, который руководит ее собственной жизнью". Но при этом он напоминает еще одно правило существования империй, действовавшее на протяжении всей истории: "Империя, взявшись за какое-нибудь дело, не должна позволять себе роскоши быть мягкой: мягкость в таких случаях не является добродетелью - это признание в слабости". Была недавно в Нью-Йорк Таймс еще одна интересная статья на ту же тему: Америка в ее усилиях построить демократический мир. Автор статьи Тодд Пурдум. Самое интересное в ней - сведения о встрече президента Буша с Робертом Кэпланом. Такие встречи состоялись дважды, и Кэплан высказал свои заветные мысли относительно демократии и американского участия в демократизации мира. Роберт Кэплан не часто пишет в большой прессе, но он хорошо известен в военных кругах, постоянно выступает в крупных военных заведениях. В беседах с президентом Кэплан коснулся жгучего вопроса: двойных стандартов Америки. На словах всегда и везде поддерживая демократию, она зачастую выступает на стороне тех отнюдь не демократических режимов, поддержка которых идет на пользу мировой стабильности. Сам Пурдум приводит некоторые хорошо известный факты о демократических институциях в странах Третьего мира. Выборы в двух провинциях Пакистана, на которых настаивали американцы, привели к ослаблению позиции президента Мушараффа. Более либеральный президент, недавно выбранный в Южной Корее, ведет примирительную политику в отношении Северной Кореи, когда она занялась самым настоящим ядерным шантажом. Очень чреваты последствиями выборы в Турции, которые привели к власти партию с исламистскими корнями (не забудем, что Турция - член НАТО). Консультация Роберта Кэплана свелась в общем к следующему: нельзя говорить о двойном стандарте американской политики, Америка должна и будет защищать демократию во всех странах. Но делать это нужно тонко и осторожно, не стесняясь компромиссами. Сколько уже было случаев, когда страна, введя демократические институции, приводила к власти экстремистов. Демократией легко могут овладеть антидемократические силы. Вот точные слова Роберта Кэплана: "Всякий может прийти на выборы и опустить бюллетень, но строительство реальных демократических институтов - полиции, суда, конституции - много труднее. Всегда будут на земле места, где альтернатива оказывается хуже настоящего порядка вещей. Но если при этом диктатора сталинистского типа можно сменить кем-то помягче, это всегда идет на пользу. Если бы в Ираке был не Саддам, а какой-нибудь генерал вроде пакистанского президента Мушараффа, могли бы произойти реальные перемены к лучшему". Тодд Пурдум приводит в своей статье слова еще одного корифея американской политики - Збигнева Бжезинского: "Если б сегодня установить демократию, скажем, в Египте, президентом мог бы стать не нынешний Мубарак, а какой-нибудь член Мусульманского Братства. И если мы будем нажимать на необходимость демократического плебисцита в Саудовской Аравии, во главе страны может оказаться не принц Абдулла, а Усама бен Ладен". Как видим из всего сказанного, задача, стоящая перед Америкой, по трудности своей превосходит все кризисы, с которыми она раньше сталкивалась: участие в двух мировых войнах, холодная война, крах во Вьетнаме. Главный кошмар американских политологов (да и политиков) - получить на Ближнем Востоке второй Вьетнам. Такова нынешняя политика и, если угодно, история вопроса. Но есть еще философия в этой ситуации, требующая углубить анализ за пределы политических форм и конфликтов. Стоит, неправда ли, заняться вопросом: а почему, собственно, нынешний мир не любит Америку, которая на протяжении всего своего существования несла миру только благо - от военной помощи до простой кормежки? Мне сдается, что ответ на этот вопрос гораздо проще, чем думается. Достаточно вспомнить одну книжку, популярную даже у детей. Америка - это Гулливер в стране лилипутов. Она слишком большая, слишком богатая, слишком выходящая за пределы обычных норм. Америки слишком много - и не потому, что у нее огромная территория, а потому что проникает всюду своей коммерцией, экономическими проектами, наконец, так называемой массовой культурой. Америка слишком выпирает и подчас не дает возможности подумать о чем-либо другом. При всем при этом такой результат не был следствием какой-то особо зловещей политики - политики вообще не было: была самовозрастающая мощь, которая вылилась, вытекла за пределы самой страны (далеко не малые) и ныне заливает весь мир. Америка - это, так сказать, всемирный потоп, при этом присылающая в затопляемые страны команды квалифицированных Ноев для помощи в постройке ковчегов. Я не хочу делать никаких далеко идущих заявлений, но мне понятны чувства француза, который видит на Елисейских полях пресловутую арку Макдоналда. А что уж говорить о правоверном мусульманине, которому случилось наблюдать вихляния какой-нибудь Бритни Спирс? В Америке, в интеллектуальных кругах очень много говорят о мультикультурализме, но эти разговоры - вроде махания кулаками после драки. Мультикультурализм уже убит. Мир унифицирован, и модель этой унификации дает Америка. Причина же этого явления более чем понятна: индустриализация, создание и рост технической цивилизации, а следовательно, конвейеризация, стандартизация жизни. Не вина, а рок Америки, что она оказалась главным носителем этого процесса, и всё по той же причине: имманентной своей мощи, распирающей собственную страну и ищущую новых просторов, или, как сказали бы правоверные марксисты, рынков. Лучше Николая Бердяева никто не сформулирует этой проблемы. Цитирую его статью 1933 года "Человек и машина": Можно установить три стадии в истории человечества - природно-органическую, культурную в собственном смысле и технически-машинную... И окончательная победа элемента технического над элементом природно-органическим означает перерождение культуры во что-то другое... Человек культуры всё еще жил в природном мире, который не был сотворен человеком, который представлялся сотворенным Богом. Огромную роль имела теллурическая мистика, мистика земли....Культура в период своего цветения была еще окружена природой, любила сады и животных. Цветы, тенистые парки и газоны, реки и озера, породистые собаки и лошади, птицы входят в культуру. Люди культуры, как они далеко ни ушли, смотрели еще на небо, на звезды, на бегущие облака... Культура была полна символами, в ней было отображение неба в земных формах, даны были знаки иного мира в этом мире. Техника же чужда символики, она реалистична, она ничего не отображает, она создает новую действительность, в ней всё присутствует тут. Она отрывает человека от природы и от миров иных. ... Организм человека, психо-физический организм его, сложился в ином мире и приспособлен был к старой природе. Это было приспособление растительно-животное. Но человек совсем еще не приспособился к той новой действительности, которая раскрывается через технику и машину, он не знает, в состоянии ли он будет дышать в новой электрической и радиоактивной атмосфере, в новой, холодной, металлической действительности, лишенной животной теплоты. Мы совсем еще не знаем, насколько разрушительна для человека та атмосфера, которая создается его собственными техническими открытиями и изобретениями". Ну, с 33-го года, когда писалась эта статья Бердяева, мы многое узнали об этих негативных, природу уничтожающих воздействиях машинной цивилизации. Можно как угодно относиться к философии Бердяева, но кто же осмелится сказать, что здесь он был не прав. На сто процентов прав, даже предсказал экологический кризис. Прав и в том, что в новом машинном мире жить неуютно, от него устаешь, это не здоровая жизнь, лишь отчасти компенсируемая развитием спорта, природным туризмом или успехами современной медицины. А вот еще одна цитата еще из одного русского выдающегося писателя. Она показалась мне уместной в сегодняшнем разговоре, когда адепты демократизации много говорят о необходимости, чуть ли не первоочередной, изменить положение женщин на Востоке. Сравнительно недавно колумнистка Нью-Йорк Таймс Морин Дауд объездила несколько стран Ближнего Востока и говорила со многими женщинами. Лейтмотив их разговоров был всегда и только один: почему вы на Западе думаете, что мы так несчастны? Почему вы считает, что единственной правильной моделью женщины будет западная "карьир-вумен", разъезжающая в автомобиле по бизнес-митингам и одетая в деловой костюм: мужского типа пиджак и юбку, еле-еле из под этого пиджака видимую? Ну а теперь процитирует Розанова: "Навсегда прелестью женщин останется некоторая неподвижность или, по крайней мере, медлительность в движениях. Вертлявая женщина, как и курящая, - навсегда останется вне идеала своего пола. Все призвания женщины сосредоточивают ее в точку, а не в полет. Хозяйка дома, мать детей, супруга мужа, - всё это предполагает во всяком случае небольшие движения, отрицает беглость, бег. Жены, матери и супруги сейчас несколько "разбежались в Европе, и это вызывает бесчисленные жалобы не только покинутых мужей, но и вообще жалобы на извращение предполагаемого женского душевного образа. Древний наш терем, нисколько не сажая женщину на цепь, как объясняют историки нашей культуры, ставил границу ее движениям, - и уже через это одно развивал из нее чрезвычайные энергии в сторону нежности, мягкости души, махровости и аромата. Как-то я разглядывал фотографии константинопольских видов у одного моего друга, недавно вернувшегося из поездки туда. -"А это что такое?" - спросил я о двух-трех перетянутых мешках. -"Так одеваются их женщины, - ответил он. - Они никогда не выходят, а когда выходят - то одеваются так". Костюм состоял буквально из мешка, перетянутого в поясе и скрывающего фигуру, в которой можно было предполагать старость, немощь, а не хорошенькую женщину. Между тем именно проходила в нем цветущая и, может быть, прекрасная женщина Стамбула. Но никто решительно на нее не полюбуется, - и это чрезвычайно важная метафизика и психология. Вы знаете нежную пыльцу на крыльях бабочки. Каждый взгляд, особенно мужчины на женщину, всякое самое мимолетное любование ... снимает одну такую пылинку с метафизической красоты женщин, он ее духовно оголяет, и, словом, я не знаю, что... но он ее губит, уменьшает, расхорашивает. Пройдя раз по бульвару - она вернется к мужу уже не так хороша; вернувшись из театра - она не будет уже хороша. Вообще в уединении, в невидимости лежит огромная тайна сохранения женщины; и всякая цивилизация, в которой на женщину обращено большое внимание, которой женщина усиленно нужна, - сохранит ее негу, узорную пыльцу ее души, через самые различные методы ее некоторого уединения. Кажется, в самой женщине есть инстинкт к этому; и наиболее прелестная женщина всегда инстинктивно обернется в некоторую вуальку невидимости". Вот такая жизнь, в которой есть своеобразная красота, есть стиль - так же, как в словах Розанова, сходит на нет из-за самого присутствия Америки в мире. Традиционная, природно-растительная культура не выдерживает столкновения с машинной, индустриальной или, того пуще, постиндустриальной цивилизацией. Это столкновение - невольное, естественное, у соседей по Земле - вызывает отчаяние у людей традиционных культур. Как теперь говорят, фрустрацию вызывает, когда и возникает тяга к насилию и террору. Ислам как религия здесь действительно не играет ведущей роли, потому что ситуация здесь не духовно-религиозная, а культурно-психологическая. И положение усложняется роковым образом одним известным обстоятельством: страны Ближнего Востока богаты, они владеют нефтью и в современном мире превратились в ленивых рантье, - у них нет собственных стимулов для инноваций. Сколько раз приходилось читать, что в Иране давно бы уже наступили перемены в сторону демократии, если б у него не было нефти. Да что далеко ходить! Вспомним, когда в СССР началась пресловутая перестройка? Когда резко упали мировые цены на нефть. Есть в русской литературе одна великая книга, в которой по-своему и в тогдашних терминах сформулирована ситуация вроде нынешней. Это, конечно, "Война и мир" Льва Толстого. Война у него - это состояние цивилизации, уже ощутимо технизированной, "мир" - природный строй души и жизни, органическая, "роевая", как он говорит, жизнь. И вот в романе Толстого мир побеждает войну, Россия - Запад. Косная природа побеждает динамичную цивилизацию. Между тем давно известно - да и в советских школах даже говорилось, - что на штыках наполеоновских армий в Европу разносились идеи французской революции - прогрессивные, как говорится, идеи. И вот на России это движение застряло, даже пошло вспять (вспомним Священный Союз). Толстой пишет об этом так: "В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания (...). Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, любви, дружбы, ненависти, страстей шла, как и всегда, независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований". Исследователи много раз писали, что "Война и мир" - роман не исторический, а совсем наоборот: антиисторический. Он против движения истории как прогресса, как перемен сложившихся структур бытия. И у него получается, что в истории идет трагедия, а в мире, в быту господствует буколика. Одна из последних и знаменитейших сцен романа: Наташа показывает Пьеру пеленку заболевшего ребенка и с торжеством говорит: видишь, не зеленая, а желтая. Во времена Толстого (то есть действия его романа) можно было еще обходиться такими домашними средствами. Но Толстой писал свою эпопею как раз тогда, когда Россия бурно включилась в движение европейского прогресса - эпоха так называемых Великих реформ. В традиционном обществе, в подлинно культурную эпоху можно создавать великие произведения искусства, но вот дизентерию лучше лечат не в Африке, а в Соединенных Штатах Америки. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
