Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Русские ВопросыАвтор и ведущий Борис ПарамоновО любви и проституцииМне случилось прочитать подряд две книги, принадлежащие перу авторов одного литературного поколения, да еще самих связанных узами идейной солидарности, общей работы и личной дружбы. Это "Книга прощаний" Станислава Рассадина и "Случай Эренбурга" Бенедикта Сарнова. Обе 2004 года издания, в одном издательстве вышли - "Текст". Книги внешне - по прочтении оказалось, что и внутренне, - одна от другой неотличимы; правда, Рассадину дали тираж четыре с половиной тысячи, а Сарнову - три. Значит ли это, что Эренбург - не та нынче тема, чтоб конкурировать тиражностью с прочими? Когда-то было не так. Да, впрочем, когда-то всё было не так. Обе книги тем и интересны, что описывают прошедшую, ушедшую в архив, чуть ли не сгинувшую во тьме эпоху. Эпоха эта - советские шестидесятые годы: сравнительно недолгое - а с другой стороны поглядеть, так и достаточно долгое - время либерального, вернее, либеральничающего коммунизма, помягчевшей советской власти. Как всегда, исторические периоды с хронологией особенно не считаются: этот период длился не десятилетие, как ему полагалось бы, а пятнадцать лет: с 1953 до 1968-й. Вехи: смерть Сталина и конец пресловутой "оттепели" в 1968 году с подавлением советскими танками так называемой Пражской весны - одной из "бархатных революций" самого корректного славянского народа. Интересно, что один из обсуждаемых сегодня авторов дал этой эпохе, вернее людям этого времени, устоявшееся название: как сейчас вижу страницу журнала "Юность" с заголовком статьи Станислава Рассадина: "Шестидесятники" и с портретом автора, как в этом журнале водилось. А второй автор, Сарнов, пишет об Эренбурге, назвавшем этот послесталинский период "оттепелью" в одноименной повести, появившейся в журнале "Знамя" в 1954 году: оперативно откликнулся товарищ. Правда, за эту оперативность Эренбургу и попало. С этим связан некий микроэпизод того времени. На повесть ополчился Константин Симонов, тогдашний главный редактор Литературной Газеты, в статье, написанной собственноручно и подробно. А ведь Эренбург с Симоновым были если не друзьями, то, безусловно, близкими людьми, что называется, "корешами". Близость распространялась достаточно далеко. Эренбург пишет в мемуарах, что однажды загулявшего Симонова жена отыскивала по всей Москве и среди ночи послала к Эренбургу симоновского шофера. А время было - начало пятидесятых годов, когда такой ночной звонок мог означать только то, что означал: пришли кромешники, потащут в ад. Как видим, у Эренбурга хватало поводов злиться на Симонова. А тут, в 54-м, он вообще всю игру задумал провалить: дискредитировать пробный шар, мастер пускать которые был Эренбург на предмет понюхать погоду: можно вылезать из ковчега или подождать? Как выяснилось - можно, но Симонов явно недооценил новых возможностей, перестраховался, струсил. Он и сам потом признавался: думал, что после Сталина будет не лучше, а хуже. Как бы там ни было, дружба Эренбурга с Симоновым на этом кончилась. Как явствует хотя бы из заглавия обеих книг, рассадинская - шире по тематическому охвату: вся эпоха, многие люди. Сарнов пишет своего рода мемуарную монографию, хотя по пути о многом вспоминает помимо Эренбурга. Конечно, такие книги нужны: эпоха, что называется, исчезла с концами. Мы вот умрем - и люди вообще не будут знать, что это такое, знаменитые шестидесятые годы двадцатого века в России, в Советском Союзе. Ирония в том, что ничего так уж особенного в этой эпохе не было, плакать там особенно не о чем, титанов мысли и языка она не породила, а если кто и появлялся помасштабнее, так сразу за эти узкие - обуженные - рамки и выпирал. Разве можно сказать, что Солженицын или Сахаров шестидесятники? Или Бродский, вообще не признающий категорию времени? С другой стороны, скрывать нечего, время было скорее приятное. Особенно если сравнить с тем, что медленно, но верно началось после 68-го года. Гнусно стало, душно и вот именно что невесело. А в шестидесятые было весело, хотя веселье было мелковатое: смехунчики, смехунчики, смеево, смеево, как писал Хлебников. Надо сказать, что Станислав Рассадин хорошо понимает недостаточность, немасштабность этого времени, он вообще против хронологических игр, хотя первым их и начал. Требуется цитата:
Не единство эпохи провозглашает Рассадин, а перелом времени, пришедшийся как раз на эти годы. В шестидесятых не получилось и не могло получиться того, на что рассчитывали если не сами партийные вожди, то многие из либеральной интеллигенции: что возможно в самом деле некое восстановление ленинских норм государственной и партийной жизни, социализм с человеческим лицом, как это стали называть позднее. Социализм с этим самым лицом действительно оказался возвожным, но не там и не тогда. А в СССР подобные настроения были вредными иллюзиями, что, в общем-то, более или менее все довольно быстро поняли. С другой стороны: чем эти годы были, прямо можно сказать, хороши, так это появлением если не на первых местах, но во всеобщей видимости людей пристойных, интеллигентных, а иногда -и часто! - талантливых. Какой-то тон они задавали. Честно если сказать: тогда было лучше, чем сейчас. Сейчас, когда на виду и, как нынче говорят, во власти, всякая нечисть. Да кто в этой самой власти? Кто господа? Олигархи, что ли? Послушаем опять Рассадина, говорящего со слов приятельницы, как она обрадовалась, когда их с подругой машину остановили какие-то люди в коже, но вот чудо! - не ограбили и не изнасиловали:
Можно ли сказать, что все эти гримасы эпохи компенсируются свободным творчеством Сорокина и Пелевина или бешеными прибытками - на самый что ни на есть американский масштаб - какого-нибудь Киркорова? Самое удручающее, что я узнал из книги Рассадина, - это строчка нового михалковского текста к старому гимну: "Спасаема Богом, великая Русь". Если такое считается признаком богоизбранности и богоспасаемости, то какому же это богу молятся в нынешней России бывшие гебешники и сущие бандиты? Рассадин достаточно много пишет и о другом парадоксальном феномене: вдруг проявившейся активной нелюбви нового поколения к шестидесятникам - как к реликтам, так и к эпохе в целом. Среди крикливых критиков встречаются люди и талантливые: Дмитрий Галковский, например. Стыдно признаться, но я не могу удержаться от смеха, вспоминая его статью о ныне умершем Аверинцеве (а я ведь покойника всемерно уважаю), где он написал, что кафедру всемирной литературы Аверинцеву не дадут, но дадут тумбочку этой самой литературы. Шестидесятники, естественно, такого отношения понять, тем более одобрить, не могут, и тут они, кажется, допускают серьезную ошибку. Они считают, что их невзлюбили за идеализм, и в самом деле порой простоватый, а дело совсем в другом. (Напомню и подчеркну, что я говорю о талантливых зоилах, а не о швали.) Честные шестидесятники не могут понять, что злая критика не всегда говорит об отношении к критикуемому явлении, но часто - о его стиле. Вот то, чего им, шестидесятникам, явно не хватало: соли, перца, яду. В то время это было понятно: перца, тем более яда цензура не пропустила бы; но они привыкли писать сглаженным языком, а плоские слова порождают и плоские мысли. Евтушенко вот до сих пор таким остался. Младенец кашку составляет, как писал Заболоцкий в стихотворении, озаглавленном "Незрелость". И вот такую кашку нам до сих пор составляют шестидесятники Рассадин и Сарнов. При этом ведь нельзя сказать, что книги неинтересные или что в них нет умных мыслей: сколько угодно! Но чтение это - никакое. "Младенец я и не окреп". Скажу подробнее о Сарнове. Это человек, имеющий свои мысли и не боящийся их высказывать. Его книга о Зощенко очень хороша. Он правильно Зощенко понял: это не сатира, а новое мировоззрение, новая, если угодно, культура, победно вошедшая в мир, Зощенко не смеется над своими персонажами, а отождествляется с ними. Комический эффект - чисто художественный, а не оценочный элемент. В нынешней книге об Эренбурге Сарнов являет такое же свойство самостоятельного суждения применительно, скажем, к Евтушенко. Как он его не взлюбил, так и до сих пор не любит; сказать точнее - не высоко ценит, не поддался этому гипнозу. В обсуждаемой книге есть интересный эпизод, связанный со знаменитым "Бабьим Яром": описывается интеллигентское, до хрипоты обсуждение этой сенсации, когда Сарнов, этой сенсацией не обольстившись, продолжал говорить о проституции. И на это Виктор Шкловский отозвался незабываемым афоризмом: "Сарнов не понимает, что любовь и проституция в самой своей основе имеют нечто общее". Кстати о проститутках. Персонаж Эренбурга говорит в одном романе: уважаю проституток, это порядочные женщины. Надо ли вспоминать о соответствующем апофеозе: Кабирии Феллини? Бывают такие амбивалентные состояния, когда человек не знает: врет он или правду говорит? И очень часто подобный феномен бытует как раз в сфере как бы общественной деятельности. Есть замечательный роман Синклера Льюиса, по которому сделан не менее замечательный фильм - "Элмер Гантри", о странствующем проповеднике: мы так и не понимаем, жулик он или действительно верующий. Он и сам не понимает. Вот Эренбург был из этой породы. Я в него по этому поводу камня не кину, но вот Сарнов из кожи лезет вон, доказывая, что Эренбург не был циником и чего-то там не предал. Сарнову не может взять в толк, что, будучи циником, совсем не обязательно быть гадом. Это и есть подлинный случай Эренбурга. То, что он делал при Сталине (да ничего особенного и не делал: ну, врал, так ведь не расстреливал несчастных по темницам) - такая деятельность невозможна была без некоторой тайной идентификации с публично произносимым. Вот термин к случаю очень подходящий: стокгольмский синдром. Все знают, что это такое. Кстати о Стокгольме. С этим городом связано пресловутое сталинское "движение за мир", в котором Эренбург играл чуть ли не первую скрипку. Было какое-то стокгольмское воззвание против ядерной войны; советские люди ходили его подписывать в жилконторы. И вот ирония судьбы, которую наконец-то Сарнов понял; вернее, ему объяснили, и ни кто-нибудь, а дочь Эренбурга. Сарнов:
Дальше выясняется, что эта Лиззлота - любимая женщина Эренбурга, любовь его последних лет, жившая как раз в Стокгольме. Я о ней, помнится, читал в американской книге Джошуа Рубенстайна. В годы гласности и перестройки произошло некое событие, сильно взволновавшее демократическую общественность. Столп русской демократии Ельцин был в какой-то дачной местности сброшен с моста. Шуму и гипотез было много. Неожиданней всех высказался Довлатов: "Да это ж Коля!" Далее следовал устный рассказ о том, как Ельцин ходил к какой-то бабе, а муж ее - старший лейтенант, вот этот Коля, - выследив изменщицу, окунул ходока в речку. Тут "старший лейтенант" гениален, куда лучше генералиссимуса. Эренбурговская Лизлотта - этот самый старший лейтенант. Так сказать, лейтенантская проза (Рассадин и Сарнов хорошо знают, что это такое). Смешно жить на этом свете, господа. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
