Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Театральный выпуск "Поверх барьеров"Павел КогоутВедущая Марина Тимашева
Марина Тимашева: Московский Художественный театр имени Чехова представил публике премьеру пьесы "Нули" знаменитого чешского писателя и драматурга, одного из творческих лидеров "пражской весны" Павла Когоута. На сей день Когоут - гражданин двух стран, Чехии и Австрии. О своей роли в "бархатной революции" и о том, как его выбросили из родной страны, сам драматург рассказывает. Павел Когоут: Чешская политическая литература - это литература малой страны, где политика очень часто была запрещена. Так что, это была литература, которая должна была выразить чувства общества, но нельзя забывать одну очень важную вещь, что мы были тоже виноваты, потому что мы этому верили, мы участвовали в большом обмане. После того, как мы это поняли, мы почувствовали большую ответственность. Меня лично вынесли из Чехословакии только через 10 лет после танков - в 78-м году, но до этого никто не уезжал, потому что все знали, что они тоже виноваты, что им надо искать выход вместе с обществом. Пражская революция началась с того, что пала Берлинская стена, венгры открыли "железный занавес". Венгры были первыми, а немцы последними. Чехи очень не любят баррикады. Они ждут, когда все закончится, чтобы они могли потом "с бархатом" прийти и избежать революции. Это было возможно благодаря тому, что была перестройка. Это важная вещь, потому что перестройка - это продолжение "пражской весны". До того, до "пражской весны", во всех этих странах, которые были под советской империей, там всегда были баррикады. В Восточной Германии, в Венгрии. И всегда приходили танки. Потом чехи пришли с попыткой открыть этот режим изнутри. То же самое попробовал сделать Горбачев. Мне кажется, он не знал, что будет и куда это приведет. Но главное для нас было то, что руководители коммунистических партий сразу поняли, что танки уже не придут. Это был конец. Так что мне кажется, тогда была революция, а так у нас никакой революции не было. Я получил в 78-м году государственную австрийскую премию за европейскую литературу. Нас пригласили в Австрию, когда мы уже 10 лет мы были полностью изолированы. Я поехал в Вену, работал там в австрийском МХАТе - Бургтеатре, это был национальный театр. И когда мы потом вернулись в Чехословакию с моей женой, они нас обратно не ждали, потому что были уверены, что мы там останемся. Мы приехали обратно, был шок. Нам сказали - после двух часов на границе, - что мы должны ехать обратно в Вену. Но мы сказали, что мы уже на территории нашей родины в Чехословакии, мы хотим домой, в Прагу. Потом пришел отряд молоденьких солдат, и нас вынесли из пограничного домика в автомашину и просто толкали машину обратно в Австрию, потом закрыли шлагбаум и погасили свет. Это было как в фильме. Это было ночью, так моя родина исчезла. Я стал эмигрантом, и я не был сентиментальным эмигрантом. У меня особая такая злость, не эмоциональная, она - сухая. И это самая лучшая энергия для моей работы, когда я сухо злой. Марина Тимашева: В конце 60-х годов пьеса Павла Когоута "Такая любовь" шла одновременно в трех советских театрах: в студенческом театре МГУ (главную роль играла Ия Саввина), в драматическом московском театре имени Станиславского и в театре из Волгограда. Павел Когоут: Как вы знаете, в 68-ом году "пражская весна" кончилась тем, что приехали танки. И в этом году пошла эта пьеса. Мои друзья из МХАТа попробовали уговорить тех, кто должен были решить эту проблему, что Когоут, который написал эту пьесу, - не тот Когоут, который враг социализма и Советского Союза. Так что, пьеса шла здесь почти до 69-го года. Марина Тимашева: Когоуту вторит художественный руководитель МХАТа Олег Табаков. Олег Табаков: Эта страна умела сопротивляться любому виду насилия. Я напомню вам стихи Цветаевой:
Она описывает идущих по шоссе гитлеровских солдат и чехов, которые стояли по обе стороны дороги и плевали в идущих. И резюмирует:
Еще, конечно, надо все-таки сказать о том, что жизнь, прожитая Павлом, в очень большой степени пересекалась с моей жизнью, с жизнью театра, в котором я работал (театра "Современник"); с жизнью Олега Николаевича Ефремова. Во всяком случае, мы старались быть людьми порядочными. Кое-что удалось. Марина Тимашева: Олег Табаков не объяснил, но суть дела в том, что выезжавших на гастроли за рубеж актеров предупреждали о нежелательности встречи с "контрреволюционерами", одним из которых был Когоут. Но и Олег Ефремов, и Олег Табаков предписаниями пренебрегали и с Когоутом встречались. Более того, Олег Ефремов до последнего дня мечтал о новой встрече с драматургией своего чешского друга. Состоялась она только теперь. Режиссера Яна Буриана пригласили из Чехии, он уже ставил "Нули" в театре города Пльзень. Ян Буриан: Пьеса Павла Когоута - первое произведение, как я знаю, в наших так называемых бывших восточных странах, которая пробует сделать какую-нибудь рефлексию 90-ых годов. Павел показывает людей, которые получили свободу и , по разным причинам, не умеют с ней справляться. Марина Тимашева: Я очень уважаю Олега Табакова за попытки изменить афишу МХАТа. В конце концов, сколько можно существовать за счет драматургии девятнадцатого и начала двадцатого века. Эмиграция в классику слишком затянулась. И вот МХАТ объявляет конкурс на лучшую современную пьесу, выбирает три наименования и приступает к их постановке, показывает премьеру "Терроризма" братьев Пресняковых. Слава Богу, на малой сцене. Увы, старания тщетны. Даже хуже: они приводят к появлению однотипных сочинений, рисующих всю жизнь, весь мир, всех людей дерьмом, и написанных языком, который услышишь не во всякой подворотне. Выполненные в соответствии с новым социальным заказом под кальку с тех сочинений, которые по всему миру тиражирует английский театр "Ройаль Корт", они могут претендовать разве что на титул "актуальной драматургии". По аналогии с так называемыми "актуальными" художниками, которые режут в галереях живых баранов, рубят топорами иконы и испражняются под полотнами великих мастеров. Естественно, взгляды руководителей театров в этой ситуации обращаются к старшим драматургам. Надежды связываются с появлением новой пьесы Александра Гельмана или Павла Когоута. Они куда более искренни и пишут о том, что действительно волнует их самих и их аудиторию, но куда деваются при этом ремесленные навыки? Главный герой пьесы "Нули" - Ярда, юрист по образованию, вынужден трудиться уборщиком в сортире на центральной площади Праги из-за запрета на профессию, он (его играет Сергей Юрский) вводит нас в краткий курс истории Чехословакии от правления Масарека до наших дней. - Вы слышали, как там наверху кричали: "Ура, Францу Иосифу". Через короткое время ему же кричали: "Позор!". Вы слышали, как там возносили до небес папашу Масарека, который приподнял нашу страну до вершин счастья, а меня опустил в этот подвал? Там наверху неслась жизнь, а мы здесь, как могли, подбирали ее остатки. Марина Тимашева: В сортир (а в нем происходит действие всей пьесы) спускаются по естественной надобности герои недавней истории - от Дубчека и советских военных до Гавела. - Благодарю вас за доверие, но как раз в эти минуты справедливее аплодировать простым людям, которые никогда не переставали говорить тирании свое тихое "нет". Марина Тимашева: Экскурс в историю сопровождается театральными иллюстрациями. Сказано "вошел Дубчек" - входит Дубчек, сказано "толпа приветствует Гавела" - в туалет врывается восторженная толпа. Юмор ситуации состоит в том, что молодые зрители, незнакомые с историей Чехословакии, из пересказа не поймут ничего, они ни за что не догадаются даже, что это за Хартия такая, которую прячет по месту работы герой Ярда. А сведущим зрителям иллюстрирование истории не добавит никаких новых знаний. С точки зрения исторической науки оно, мягко говоря, беглое, с точки зрения законов драмы, оно чрезвычайно затянуто. Экспозиция продолжается 20 минут, а за ней следует не развитие или кульминация, а вторая экспозиция. На сей раз нам предстоит познакомиться с обитателями сортира, людьми, которые здесь живут. Это сам Ярда в исполнении Сергея Юрского, его возлюбленная Анча в исполнении Натальи Теняковой, графиня - Татьяна Лаврова, поэт Польдо (Виктор Сергачев), пара священников (Дмитрий Брусникин и Андрей Ильин), есть еще проститутка и одна простая тетка, плюс время от времени наведываются ужасающего вида сутенеры и друг Ярды - король местных нищих. Как будто в пьесу Павла Когоута перекочевали все персонажи современных невыносимых российских фильмов. Разве что все они - из бывших. Бывший юрист, бывшая графиня, бывшая проститутка, бывшие священники (их изгнали из храма за гомосексуализм), бывшая - это выяснится много позже - стукачка. Знакомство с ними заканчивается к финалу первого акта, в самый канун долгожданных перемен. - Слушайте! Запоминайте! Растрезвоньте всем, чтоб наши потомки хоть не были такими кретинами, какими были мы! Счастье - это святая песня свободы, она делает из нас новых людей. Гораздо лучше, чем мы когда-нибудь могли мечтать. И в соответствии с этой песней, в соответствии с призывами нашего президента, в соответствии с интересами нации, я переменил здесь все. Марина Тимашева: Такова оптимистическая кода первого акта. Ко второму меняется - не сильно - декорация. В первом действии на сцене слева были убогие туалетные кабинки с обшарпанными и срывающимися с петель дверцами, по центру - ржавая стена с писсуарами, а справа - отчего-то - вполне европейский умывальник с зеркалом. К началу второго акта приватизированный уже туалет становится полностью европейским - что слева, что справа. Вот собственно и все, что предложил один из величайших российских сценографов Давид Боровский. Во втором акте от исторического обзора не остается и следа. Он состоит из более или менее удачных, комических или мелодраматических выходов уже знакомых нам персонажей. У каждого - своя довольно сентиментальная история. Например, графиню шантажируют ее половозрелые дети, претендующие на наследство. - У вас было очень много времени стать лучше без коммунистов и без меня. Что за 20 лет вы приобрели? Марина Тимашева: Поэт-диссидент переживает о судьбе своих неизданных сочинений. - Вопреки запрету, я был популярнейшим поэтом. Ко мне приходили сотни людей с моими стихами с просьбой оставить автограф. Для них мои стихотворения представляли некоторую ценность, ради которой они рисковали попасть под подозрение в неблагонадежности. Я никогда не спрашивал, чем им дороги мои стихи, как они их понимают. Я испытывал восхитительное чувство близости со многими незнакомцами, в которых моя поэзия поддерживает стремление к заветной цели. И, казалось бы, цель была достигнута, демократия победила, бархатная революция свершилась. И что же? Ни одно из 4000 независимых свободных издательств не предложило напечатать мне эти самые стихи. Марина Тимашева: Милейшая и добрая Анча оказывается в прошлом осведомительницей, и идейный Ярда изгоняет ее из перестроенного на ее же средства клозета, несмотря на все мольбы о прощении. - Меня сюда заслали. Ты же знаешь, из какой я семьи. Я из хорошей семьи. Именно поэтому папа и попал в тот лагерь и заболел там. Я прошла просить за него, и мне сказали, что его выпустят, если я для них время от времени какую-нибудь мелочь сотворю. И то, что меня сделали не Мата Хари, а уборщицей в общественном туалете, я восприняла, как удачную шутку судьбы. Откуда мне было знать, что папа там все равно умрет? О том, что я здесь встречу тебя? Мне в голову не могло придти. Ну вот. Так все шло, меня время от времени вызывали на одну из квартир на чашку кофе, я их кормила политическими анекдотами, которые всегда рассказывали и они всем были известны. Про тебя я говорила, что ты, конечно, не очень "за", но они это и сами знали. Но что ты и не против, и ничего не делаешь. Все было в порядке. Но потом мне стали приносить зарплату. Сперва три сотни в месяц, под конец восемь. Ну откуда, ты думаешь, у меня были бы деньги на этот туалет? Потом все поменялось. Но они сказали, чтобы я не думала, что они уходят насовсем, что они вернутся, а меня тут оставляют как крота. - Крот - это такая зверюшка... - Такой запуганной я и осталась. И теперь я могу сказать только одно... Прости меня, Ярда! Прости, пожалуйста. Марина Тимашева: Каждая сцена, благодаря игре блистательных артистов, хороша, но все они не связываются в последовательное драматическое повествование и остаются, по существу, разрозненными номерами. Связаны они только монологами Ярды - Сергея Юрского, своего рода альтер-эго писателя, интеллигентным, не то чтобы мужественным, но и не слишком трусливым человеком, с развитым интеллектом и чувством собственного достоинства и весьма определенными представлениями о нравственности. - Я, конечно, принадлежал к тому самому молчаливому большинству, которое кричит "ура", когда принц отрубает дракону голову, а потом участвует в общей свалке за драконью вырезку. Но я этим курвам кончиков пальцев никогда не подал. Если есть что-то, от чего меня действительно тошнит, от чего мне хочется блевать, так это от стукачей. Марина Тимашева: Дабы вынести свое суждение, Ярда-Юрский выходит в круг света на авансцену и становится на некоторое время не участником, а комментатором событий. Вроде бы и не актером, а самим собой. - Вот что я понял. В этой тотальной свободе, в этой новой жизни, в которой мы оказались, нам никто не мешает. Но никто никогда уже ни в чем не поможет. Мы просто живем той жизнью, на которую мы способны. Марина Тимашева: Хорошая фраза - она идет под аплодисменты. А еще лучшую - из стихов Высоцкого - цитирует Ия Савина, объясняя смысл пьесы Когоута: "Лили на землю воду,
Марина Тимашева: И сам Павел Когоут рассказывает о своей пьесе интересно. Павел Когоут: Она очень похожа в самом роде на русскую пьесу "На дне". Все люди в этой пьесе - "нули" в современной жизни. Это, по-моему, цена свободы. В этом старом режиме, конечно, много людей нашло социальную защиту, но за высокую цену - они не были свободны. И сейчас у них началась очень трудная жизнь, потому что многие из них думают, и один из персонажей моей пьесы говорит это на сцене, что при коммунистах было лучше. Потому что они не должны были заботиться о своей судьбе. Если они были довольны, что у них никаких прав, они могли жить. И это, конечно, кончилось. Марина Тимашева: Когоут ссылается на Горького. Но представьте себе, что "На дне" начинается с коротенького - минут на 20 - ликбеза по русской истории за предыдущие 70 лет, герои ее: петрашевцы, защитники Севастополя, Александр Освободитель, народовольцы - забегают поочередно в ночлежку. Сверху: "Бух!". "Здравствуйте, это мы - Народная Воля, царя убили". А во втором действии Лука, Сатин или Клещ получают еще по 10 минут сценического времени, чтобы доложить автобиографию: что привело гражданина такого-то на социальное дно? Представьте, и вы поймете, чем "На дне" отличается от "Нулей". В великой пьесе Горького история проходит не над человеком и не параллельно ему, а прямо через человеческую жизнь. У Когоута нет процесса - одни результаты. Соответственно, артисты могут фиксировать состояние: гнев, обида, жалость, как некую азбуку Морзе, но эту азбуку нельзя сыграть. Когоут говорит: "Раньше не было прав, теперь они есть. Мои герои нули, такова цена свободы". Что означают эти слова? Чем свобода отличается от несвободы, если ты все равно нуль? Чем свобода лучше цензуры для поэта, которого и так, и так не печатают? Какие права у Анчи - на деньги КГБ приватизировать туалет? У перевоспитавшейся проститутки - право быть убитой сутенерами? Наконец, у главного героя Ярды? Он как работал в сортире, так в нем и работает. Вот пьеса другого диссидента, Владимира Максимова, опубликованная в журнале "Континент" 95 году, в ней действие происходит на вокзале, действующие лица: бывший стукач, никому не нужный фронтовик, проститутка, наркоман... Ба, знакомые все лица. Если это олицетворение свободы, то почему у нее такое побитое лицо? Совсем не похоже на картину Делакруа. Как известно, бывают разочарования двух видов: от несбывшейся мечты и от мечты, которая, к сожалению, сбылась, и второе - неисцелимо. Не удивительно, что люди, положившие жизнь на борьбу за свободу, при виде своего детища растерялись. Они - люди честные, врать не приучены, люди порядочные - не принимают человеконенавистнической идеологии сорокиных-равенхиллов, но растерянность - тоже не то состояние, в котором создаются великие пьесы, великие романы, великие научные теории. Да, им не нравится "прекрасный новый мир" коммерческого сортира, но они не могут вырваться за установленные в нем рамки, пользуются его идеологическими штампами - про "свободу" и "права" - эксплуатируют стандартный набор персонажей, тот же, что у молодых производителей заказной чернухи. Бьются с призраком коммунизма в подземелье, переполненном новыми "фредди крюгерами". В рецензиях на "Нули" драматургу предъявляли претензии не идейные, а сугубо профессиональные. И если бы профессиональные навыки терял один мастер, это было бы фактом его личной биографии, но то, что происходит по одной и той же схеме со множеством мастеров самых разных жанров, начиная с Эльдара Рязанова и кончая, например, китаистом Владимиром Малявиным, - врачи назвали бы эпидемией. Эпидемия растерянности. От всей современной драматургии нам остается один Евгений Гришковец. Но и его прославили не пьесы, а лирико-исторические монологи от первого лица, про войну или про советское детство, но не про современность. Писать о ней - или не можется, или не хочется. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
