Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Театральный выпуск "Поверх барьеров"Фестиваль "Реальный театр"Ведущая Марина Тимашева
В Екатеринбурге завершился 7-ой фестиваль "Реальный театр". Второй по значению после "Золотой Маски" российский фестиваль своим местом обязан безукоризненному вкусу бессменного директора Олега Лоевского, который выбирает все спектакли афиши сам. Обзор спектаклей театров российской провинции, представленных в афише фестиваля, я начну с самого полюбившегося - спектакля "Зима". В нем заняты артисты Воронежского Камерного театра: Андрей Новиков, Елена Лукиных и Камиль Тукаев ( лауреат премии "Кинотавр" этого года за роль в фильме Алексея Мурадова "Правда о щелпах"). Пьеса Евгения Гришковца поставлена главным режиссером Камерного Воронежского Михаилом Бычковым. Поначалу он подступался к другим современным пьесам, но... Михаил Бычков: Лично читал артистам пьесы, переполненные ненормативной лексикой. Они краснели, приходили в ужас, некоторые действительно говорили: "Нет-нет, в таком театре мы работать не хотим". Рядом с этим, на фоне этого, одновременно с этим прочитанный тогда Гришковец показался вдруг таким внятным, лиричным, человеческим. И в этот момент я понял, что я хочу поставить его пьесу . Марина Тимашева: Ни Михаила Бычкова, постоянного номинанта российской театральной премии "Золотая Маска", ни тем более Евгения Гришковца я представлять не стану - рассказывала о них и прежде. Скажу лишь, что сочетание этих имен довольно странно. Во-первых, Михаил Бычков никогда не отличался интересом к современным пьесам, он ставил Пинтера, Достоевского, Стриндберга. Во-вторых, Гришковец - очень человеческий, теплый и сентиментальный, а прежние спектакли Михаила Бычкова были изысканны по форме, очень красивы и очень холодны, с ними зрители чувствовали себя мальчиком Каем, обреченным складывать из кубиков льда тоже холодное слово "Вечность". Так вот, выяснилось, что Гришковец может обороть Снежную Королеву. Он, кажется, вообще может все. Рассказывает главный редактор "Петербургского театрального журнала" Марина Дмитревская. Марина Дмитревская: У нас в редакции есть Арина Шепелева, у которой есть 17-летний сын, который никогда не читал книжек. Он художник превосходный. Полгода назад она приходит и застает мальчика, прильнувшего к радиоприемнику. "Что ты слушаешь?" - "Я слушаю рассказы великого русского писателя". - "Какого?" - "Это великий русский писатель Гришковец". И первый раз в жизни в 17 лет он говорит: "Мама, купи мне книгу, пожалуйста". Вся мировая литература открылась ему через великого русского писателя Гришковца, потому что, очевидно, первый раз в жизни он нашел свои собственные ассоциативные ходы, ноты в этом тексте. Марина Тимашева: Пьеса Евгения Гришковца "Зима" давно опубликована и идет во многих театрах страны, но первым ее читателем был заведующий отделом искусства "Литературной Газеты" Александр Вислов. Он же устроил первое публичное представление спектакля Гришковца " Как я съел собаку" в Театре Армии - тогда на просмотр пришло всего ничего, 7 человек. Александр Вислов: "Зима" - это было первое, что Гришковец написал на компьютере, потому что до этого он ничего не писал. 10 лет в Кемерово он работал исключительно на импровизации, то есть не было записанных текстов. А это был момент, когда первые лучи славы только коснулись его, но еще как бы не воссиял он над всей землей. И я тогда подумал: "Это же, в принципе, пьеса для двух Гришковцов. Но он же один, клонирование еще так далеко не зашло". Марина Тимашева: Гришковец почти всегда пишет монологи от первого лица, и так убедительно читает их на сцене, что навязывает исполнителям собственную интонацию. Марина Дмитревская считает, что Воронежскому Камерному этой опасности удалось избежать. Марина Дмитревская: Гришковец, который пришел на нашу сцену, очень часто внушает артистам драматических театров тенденцию к подражательности самому себе: они хотят говорить так же интимно, просто, бормотательно. Это не получается, все равно они выучивают тексты как роли - и все на этом заканчивается, начинается фальшь. Михаил Бычков сделал очень принципиальную и удачную попытку поставить Гришковца как великого русского писателя - отдельно от личности Гришковца. Марина Тимашева: "Зима", на первый взгляд, состоит из привычных, сентиментальных и смешных монологов-воспоминаний того автора, о котором Александр Вислов думает так. Александр Вислов: Что такое Гришковец на мой взгляд? Это мальчик, с одной стороны, мечтавший с детства о героях, о победах, о славе, о воинском оружии, попавший в армию, перемолотый этой военной машиной и все время вспоминавший, кстати, в армии о детстве. Он весь в этом. Отрывок из спектакля - Да мы с тобой, кажись, свой полюс открыли. - Какой полюс? - Да свой. Это я так, для красного словца... Но ты подумай, какие были мужики. Вот они идут. Болеют цингой. Идут. Знают, что обратно... Все равно идут. Знают, что можно только в один конец, а все равно идут. Тащат с собой флаг, при этом зная, что им труба. Марина Тимашева: Очень важная для всех спектаклей Гришковца тема - красоты бессмысленного подвига, мужского героизма и того, что Лев Толстой называл " тайной теплотой патриотизма", - звучит и здесь. Но именно эта тема придает "Зиме" изрядное сходство с абсурдистской пьесой. Два человека карабкаются по снежным вершинам, дабы установить где-то зачем-то взрывное устройство. На вопрос, зачем и кому это нужно, вы, как водится, не найдете ответа. Ясно только, что людей обрекли на верную смерть. Отрывок из спектакля - Кошмар. Ужас как холодно. - Значит так, уточняю инструкцию. Мы вот тут... - Да перестань ты, я знаю, знаю. - Погоди, я скажу. Инструкцию слушал я, в конце концов. По сигналу взрываем вот этот объект. Это основной рубильник. Если не срабатывает, подключаем вспомогательный. - Это серьезно или опять учения? - Да подожди... - Нет, это серьезно или опять тренируемся - меня только это интересует. - Не знаю. Но взрывчатка была настоящая... вроде. Марина Дмитревская: Неизвестно, куда ползут, что взрывать, зачем. Абсолютная бессмыслица и обесценивание человеческой жизни. Марина Тимашева: На вопрос, воспринимает ли пьесу Гришковца как драму абсурда режиссер, Михаил Бычков отвечает. Михаил Бычков: Жанр мы формулировали, как сентиментальные диалоги. Драматургия, конечно же, относительная, это все-таки повод для лирических высказываний. Абсурд возникает в восприятии, в сознании тех, кто смотрит спектакль. Да, когда вся эта мешанина вдруг рождает, помимо личных воспоминаний и ассоциаций, еще и некое чувство: да что ж за страна, что же за жизнь, да почему же все так... и так далее. Ну, какие-то такие неактивные, не революционные эмоции, они, может быть, и составляют то, о чем ты говоришь, - вот этот самый абсурдистский и философский аспект. Марина Тимашева: На сцене - увеличенные детские кубики, поначалу накрытые простыней так, что напоминают сугробы. Вместо задника - фотография. Такая, которые каждый год дают в школе. Только вместо лиц - овальные прорези, они по мере спектакля будут заполняться тем, о чем вспоминают герои. И первые лица, которые займут свое место в овале, будут лица ливерпульской четверки, легендарных "Битлз", музыка которых в очень своеобразной аранжировке (она звучит в балалайках) сопровождает весь спектакль. Михаил Бычков: Какой-то диск странный появился несколько лет назад под названием "КГБ-Бэнд". Мы даже сделали под эту музыку такой маленький спектаклик "Морозко". Тогда впервые под "Битлз" сочинилась даже, помню, новогодняя песенка, которую в конце Снегурочка и Дед Мороз пели детям: "Ночь в лесу морозном. Тишина на небе звездном. Значит, сказка рядом, чуда ждем". Вот давным-давно побаловались мы и бросили, но воспоминание осталось. И теперь, когда репетировали, это как-то вспомнилось, отсюда как бы пошло. Некоторые аранжировки сделаны таким образом, что не совсем можно сразу понять первоисточник, очень мягко, не впрямую, не лобово. А дальше, действительно, вполне зимние, вполне русские, вполне такие атмосферные вещи, узнаваемые эмоции, воспоминания. Такое растворенное, легкое, непрямое, - вот что-то такое. Марина Тимашева: Под русскую народную музыку "Битлз" актеры бегут, потом останавливаются на привал, разговаривают, снова бегут, снова - привал. Зал хохочет, поверьте, не потому что комикуют артисты, но от полноты бытия и радости узнавания. Отрывок из спектакля - А я все равно не понимаю. Не понимаю... Ну, возьмешь сигарету, закуришь, если в компании, выпьешь, пускаешь дым не взатяжку - потом это кисло, гадко. - Курить - это хорошо. Я не брошу, мне нравится. Курить - это... Вот в воскресенье позавтракал ты. Я не знаю, там, ну... уже позавтракал, а потом себе еще маленечко кофе налил. И закурил... И чтобы можно было курить свободно. Не в подъезд выходить, не на балкон, не в туалет, а вот... ну свободно. Или мяса какого-нибудь острого поел, вкусного, шашлык какой-нибудь летом у костра. Потом выловил из этого костра уголек, от него прикурил... Ой... Марина Тимашева: Говорит филолог и сотрудник "Петербургского Театрального Журнала" Елена Миненко. Елена Миненко: Вот проснулась я сегодня утром. Воды горячей опять нет в гостинице. Кофе - горький. Сигарета, первая самая, - кислая. Вид из окна, в общем, уже привычный, но чужой. И иду я на 13-ый спектакль. И знобит так внутри. И, знаете, вот так подвываешь про себя, как Каштанка. Все. И спектакль называется "Зима", и сейчас снег пойдет. И вот, понимаете, вот они побежали - и я как-то побежала вместе с ними. И кубики у меня были точно такие же. И Тараса Бульбу мне тоже было очень жалко. Эту страшную картину в учебнике 5-го класса - черно-белую такую, помните, когда он на дереве, и огонь, - я все время пролистывала. И велосипед мне не купили. И собаку тоже не купили. Отрывок из спектакля - А ты помнишь "Тараса Бульбу"? - Ну, помню. - Чего ты помнишь? - "А поворотись-ка, сынку" - помню. - "Экой ты смешной" - да? - Кто? - Ты сам. - Я? - Ты "Тараса Бульбу" читал? - Ты что, с ума сошел? В школе по программе? А то мне делать больше нечего было. - Вот, а вещь-то хорошая. Только после школы никто этого читать не будет. Все, что в школе по программе проходили, - все, капец, никто этого не читает. Все: "Это великая классика, это ого-го..." И все, так, для урока кусочек выучишь... А я недавно прочел. Делать было нечего, и попалась мне на глаза книжечка "Тарас Бульба", детская книжка. Я ее читал... Веришь, нет, я... я плакал, я пачку сигарет выкурил. Это классная книга, классная книга... Мне момент там один очень понравился. Он люльку свою любимую потерял. Люлька - это трубка такая, курительная. Она у него давно была, любимая. Но ведь понятно же было, что, если он за ней вернется, - все, его схватят. А он поехал. И мне было страшно. Мне было страшно, как фильм ужасов смотришь, когда там кто-нибудь в фильме по темному коридору идет. Вокруг двери какие-то, музыка такая специальная, знаешь, что сейчас кто-то выскочит или Фреди Крюгер появится. Знаешь, а каждый раз это получается неожиданно. И вот так же "Тарас Бульба". Я боюсь, я знаю, что он же погибнуть должен, я же картинку в учебнике помню: Бульба у дерева горит. Страшно... Страшно - и оторваться не могу. Классная книга. А кому скажешь - смеются. "Что читаешь?" - "Тараса Бульбу". - "Ха-ха-ха..." - Это здорово. А я уже не хочу... Я хочу сам понять и разобраться. Я куплю, например, какую-нибудь книжку - ну, "Горячая желчь" или "Липкая тень" - и сам пойму, что дрянь, но сам. Марина Тимашева: Удивительная способность Евгения Гришковца (то, о чем вовсе не заботятся другие, так сказать, современные драматурги) состоит в том, что всякий человек может отождествить себя с его персонажем. Он апеллирует к общей памяти сидящих в зале людей, а если играет спектакли за границей, просто спрашивает у переводчика: чем в вашей стране я могу заменить рассказ, ну, например, о Тарасе Бульбе, - и выясняется, что заменить всегда есть чем. Иные же вещи не нужно заменять, как, например, память о первом свидании. Отрывок из спектакля - Что, тебе не холодно? - Нет, не холодно. - Что, может, тебе пиджак мой дать? - Да нет, не надо, мне не холодно. Садись, если хочешь. - Да не, нормально. - Да садись, садись, не стесняйся. - Да ничего я не стесняюсь. Что стесняться-то? - Точно? - Ты не торопишься, не занят? - Ну, вообще, есть время, а так-то я занят. А что? - Да нет, ничего. Зачем звал? - Кто, я? - Ты. Или не звал? Ко мне Никифорова и Красина пришли и сказали, что ты меня здесь ждешь. - Кто? Красина? А она-то здесь при чем? Красина... - Не знаю. Пришли и сказали, что ты меня здесь ждешь. Ну, если нет, то я уйду. Ну, я пойду? Хотя... ты иди, а я посижу. Марина Тимашева: Елена Лукиных, единственная женщина в этом спектакле, появляется на сцене задолго до этого эпизода. Она сидит на краешке кубика в костюме Снегурочки, болтает ногами в белых валенках и прислушивается к мужскому разговору. Потом просто снимает с себя праздничное пальтишко и остается в школьной форме. Если же мужчины говорят о маме-папе и не подаренном на день рождения велосипеде, то она переодевается мамой. Отрывок из спектакля - С днем рождения! Давай вставай и посмотри, что мы тебе с мамой приготовили. - О чем ты мечтал? Чего ты больше всего хотел? - Велосипед. - Велосипед? Я первый раз слышу про велосипед. Марина Тимашева: Вместе со Снегурочкой в спектакль входит настоящий холод. Вы словно бы видите перед собой два существа: одно - реальное, другое - мистическое. На ум приходят ассоциации с фантастическими рассказами Рэя Бредбери - теми, в которых инопланетяне обладают способностью превращаться в ваших родных. Или с Солярисом Лемма, который материализует проекцию воображения главного героя. Или с теми американскими фильмами, в которых герой полагает, что все еще общается со своим другом, а на самом же деле с чем-то опасным, что поселилось в телесной оболочке этого друга. Или еще с персонажами из "Кладбища домашних животных" Стивена Кинга. Вот что может быть страшнее, чем абсолютное и злое перерождение близкого вам человека? Глядя на Елену Лукиных - девочку, маму, Снегурочку, - вы отчетливо понимаете, что добром дело не кончится. Михаил Бычков: Снегурочка с ними играет, как зверек, для которого это добыча, как мышка для кошки, но это еще и объект игры перед тем, как эта добыча станет окончательной. Играя, шутя, в то же время будучи, так сказать, зверьком молодым и впечатлительным, прислушиваясь, всматриваясь, пытаясь понять, она начинает с ними как-то взаимодействовать. Потом они вдруг в каком-то разговоре, воспоминании рождают женский образ, и она подхватывает предложенное ими - скажем, школьная подружка. Отчасти преображаясь... Школьная девочка, но на ней ведь остаются валенки. Такая не череда превращений, разных ипостасей, а смешение - и это интереснее артисту сегодня, чем просто калейдоскоп образов. Персонаж ведь не знает, чем кончится, а артист знает. Поэтому, артист, играя в первой половине спектакля сцену, имеет в виду и понимает, к чему он ведет, поэтому сознательно в состоянии сделать то самое "вдруг" - зловещее такое проступание из второго плана чего-то такого, вроде бы этой ситуацией сейчас не обусловленного. Отрывок из спектакля - Совсем же не так, как в кино про полярников. Там когда этот человек замерзает, он же говорит, что ему хорошо, что тепло. Может быть, это следующий этап, а пока как-то не очень, как-то... Марина Тимашева: Одетые в белые маскировочные халаты герои - послушные исполнители неясной чужой воли - уже не в силах бежать: далеко не убежишь на обмороженных ногах. Теперь они просто лежат, еле-еле выдавливая слова, и все-таки продолжают вспоминать. Про что-то теплое, про елочку, Деда Мороза, Снегурочку. По сути дела, про жизнь, которую они любили неизвестно за что и почему. Тоже абсурдной, необъяснимой любовью. Отрывок из спектакля - Снегурочка! - Снегурочка! - Да не услышит она, мы ее тихо зовем. - А мы мало зовем. Надо три раза звать, ты что, не помнишь? Первый раз зовешь - не приходит. Второй раз зовешь - не приходит. А на третий приходит. - Да это Деда Мороза три раза зовут. - Да всех три раза зовут. Не помнишь что ли? Елочку три раза просят, чтобы зажглась. Ты забыл просто. - Ладно, ладно, ладно... Тебе виднее. Я Деда Мороза вообще боялся. - А Снегурочку? - А Снегурочка мне нравилась. - Ну и все, сейчас позовем ее. Сейчас ее позовем... Ты кем на Новый Год ходил? Тебя в кого наряжали, а? - Не помню. Медведем, кажется. В детском саду костюм выдавали. - А меня зайцем, потом Котом в сапогах, еще кем-то. Мне хорошие костюмы делали. Стихи какие-то разучивали... Не помню. Мне нравилось. А вот недавно я посмотрел, как все это происходит. Дети какие-то замороженные. Ходят, стишки из себя выдавливают. Родителям нравится, охают, ахают, фотографируют. Я смотрел на это все и думал: как мне это могло все нравиться, фиг его знает. Но я помню, я так ждал, мне так нравилось. Непонятно, непонятно... Марина Тимашева: В какой-то момент Снегурочка спрашивает у мужчин: "А чего ждать-то?" Раньше так спрашивали все их девочки, девушки, женщины по каким-то бессмысленным бытовым поводам. Но теперь с этим вопросом к ним обращается Смерть. И умирают они примерно так, как герой фильма Боба Фосса "Вся эта суета", только не солистами искрометного бродвейского шоу, а маленькими зайчиками из Новогоднего представления. Что до овальных прорезей на фотографии, все они уже заполнены: портретами "Битлз" и классиков русской литературы, возлюбленных и покорителей Северного полюса, друзей и родителей - тем, из чего по-настоящему состояла жизнь, тем, что всякий человек будет помнить перед смертью. Александр Вислов: Есть спектакли для театроведов, а есть спектакли для зрителей. А есть спектакли, когда вообще все люди братья. Вот такой Гришковец, в принципе, в лучшие свои годы в лучших своих проявлениях. Такой же спектакль мы увидели сегодня. Елена Миненко: Есть такой театр, который для меня полностью соответствует словам Толстого: "Я хочу, чтобы мой читатель плакал, смеялся и полюблял жизнь". У нас из театра сейчас уходит вот эта вот жизнетворческая функция театра, жизнестроительная. Так вот еще сегодня такая вещь случилась: я понимала, что я сижу, плачу, "полюбляю" жизнь, но я еще и "полюбляю" театр. Марина Тимашева: На волнах Радио Свобода вы слушали Театральный выпуск "Поверх барьеров". |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
