Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Театральный выпуск "Поверх барьеров""Вишневый сад"Ведущая Марина Тимашева
Марина Тимашева: Незадолго до наступления мертвого сезона Московский Художественный театр имени Чехова предложил зрителям премьеру "Вишневого сада". Спектакль заказал фестиваль "Черешневый лес", компания Боско ди Чильеджи его оплатила, оставив за театром право сохранить постановку в репертуаре. Олег Табаков предложил работу режиссеру, с которым много сотрудничал и прежде, - Адольфу Шапиро. Премьеру сыграли на закрытии фестиваля. В Камергерском переулке выстроили выгородку, за которой столичный бомонд угощался шампанским и превосходной черешней, прохожие с тайной недоброжелательностью сию церемонию наблюдали. Зал был тяжелый, к театру неприученный, казалось, терпел в ожидании банкета. Или клюнул на приманку, в роли которой, вернее, в роли Раневской на МХАТовские подмостки вышла Рената Литвинова. Об этом назначении я знала давно и старательно отговаривала Адольфа Шапиро от безумной затеи. Говорила, что Литвинова ассоциируется с шоу-бизнесом, что в стране полно превосходных актрис и незачем брать дилетанта, что она не сможет, наконец, озвучить зал. Иронизировала: если Анне Николаевне Петровой не удастся выучить Литвинову говорить, можно пригласить Максима Галкина, который сыграет Раневскую в исполнении Литвиновой (он ее отлично пародирует). Адольф Яковлевич мягко парировал и, не переубедив, сказал: "Посмотришь, тогда поговорим". Говорить, когда посмотрела, было неловко, потому что Рената Литвинова в этом "Вишневом саде" оказалась лучше всех. Да и просто хороша. Адольф Шапиро: Я ее смотрел раньше в фильме, в котором она снималась. Случайно включил телевизор ночью, посмотрел - и подпрыгнул. И сразу я понял, что мне надо ставить "Вишневый сад" с этой актрисой. Даже, может быть, не с этой актрисой, а - я надеюсь, Рената не обидится - с этим существом. Потому что мы все еще и существа, представители животного мира. Я прочитал в письмах Серова, что он не мог писать портрет, пока не понимал, что за животное этот человек; и даже расшифровал, что Станиславский (когда он писал его портрет) - орангутанг смеющийся... Вот с этим существом, вот с этим представителем животного мира, поскольку это раритетное существо, которое вызывает самые разные эмоции у разных людей... Словом, мне показалось, что это то, что нужно для спектакля. Тем более что меня совершенно перестала интересовать так называемая социальная сущность этого произведения, привязанная к определенной эпохе и к определенным дням, как говорится, смены формаций и так далее. Вообще ведь у Чехова Раневская - один из самых загадочных женских персонажей, которые он создал. Потому что, если разбирать жизнь этой женщины или роль по событиям, то из событий следует одно - что это чудовище, что это эгоистичное существо, ни о чем не думающее, бросающее своих детей. Но (это и есть настоящая поэзия и загадка), почему тогда она полна такого неизъяснимого обаяния и такого влияния на всех остальных? Почему это "мамочка", "мамочка", "мамочка"?.. Что же это за влияние на людей? Ну, дальше начинается самое банальное - Любовь Андреевна... Значит, это некая тема вечной женственности. Марина Тимашева: Внешность Ренаты Литвиновой необыкновенна уже тем, что позволяет себя стилизовать. Ее называют дивой, женщиной Серебряного века, сравнивают с Марлен Дитрих, а в фильме "Небо. Самолет. Девушка" она представляет ту женщину, которую когда-то в "Еще раз про любовь" играла Татьяна Доронина. Иными словами, каждый видит в ней что-то, связанное с индивидуальным восприятием женственности. Но женственности мраморного изваяния в ней нет, а есть много острых углов, эксцентрических жестов, невообразимой мимики и диковатых интонаций - всего того, что зовется в театре характерностью и выдает комедийную природу дарования. Даже обморочный премьерный зал смеялся при каждом ее появлении. Появляется она, выезжая на поворотном круге, - сама тонкая и длинная, с тонким и длинным мундштуком в руке и с букетом сирени, - и начинает сюсюкать. Аня у нее - "детюся", Варя - "голубушка". Раздачей презрительно-ласкательных слов ее интерес к людям ограничен. Она любит красивые слова, когда произносит их сама. Отрывок из спектакля - Ангелы небесные не покинули тебя. Но если б сбросить с груди и с плеч моих тяжелый камень, и если б я могла забыть свое прошлое... Марина Тимашева: Никого, кроме себя, Раневская слушать не приучена. Положению Лопахина с его попыткой убедить Раневскую в необходимости разделать имение на дачные участки не позавидуешь. Если вы были плохим учеником, то состояние ее покажется знакомым: "Я совсем не понимаю, что говорит этот человек. Наверное, я непроходимая дура". Но поскольку так о себе думать хочется на слишком, просто перестаешь слушать учителя. Вот так и ведет себя Раневская с купцом Ермолаем Алексеевичем. Отрывок из спектакля - Вам русским языком объясняют, что имение ваше продается, а вы точно не понимаете! - Ну что же нам делать? Ну, научите, что?! - Да я вас учу каждый день. Каждый день я вам говорю одно и то же: и вишневый сад, и землю необходимо отдать в аренду под дачи. И сделать это нужно теперь же, поскорее, аукцион на носу. Ну, поймите! Раз окончательно решите, чтобы были дачи, - и денег вам дадут сколько угодно. И вы спасены! - Дачи... Дача - ну, это так пошло... Ну, простите. Ну, не уходите! Куда вы? Не уходите, пожалуйста. Может быть, решим что-нибудь. - Ну что тут решать? Вот что здесь решать?! - Ну, не уходите, пожалуйста. С вами как-то веселее. Марина Тимашева: К людям Раневская относится, как ребенок к игрушкам или Шарлотта - к кукле: они ее по временам забавляют, по временам раздражают, иногда ей хочется разобрать их на куски, как Петю Трофимова в той сцене, где он берется поучать Раневскую, кого и за что ей следует любить. Тут она срывается на визг, мерзкий, базарный визг простолюдинки. Отрывок из спектакля - Что же мне делать? Он болен, он одинок, он несчастлив. А кто там побудет возле него? Кто вовремя удержит его от ошибок? Кто подаст ему лекарство? И что ж тут скрывать или молчать? Я люблю его! Люблю! Люблю! Это камень на моей шее, я иду с ним на дно! Но я люблю этот камень и жить без него не могу! И не думайте дурно, Петя. И не говорите мне ничего, не говорите. - Он негодяй! Он ничтожество! - Вам 26 или 27 лет, а вы все еще гимназист второго класса. - Пусть! - В ваши годы надо быть мужчиною и нужно понимать тех, кто любит. И нужно самому любить! И нужно влюбляться! Да, да! И в вас нет чистоты, а вы просто... смешной чистюлька, чудак. Урод! - Что она говорит? Что она говорит?! - Мы выше любви? Да вы не выше любви! А вы, как говорит наш Фирс, вы недотепа. В ваши годы не иметь любовницы... - Что она говорит? Это ужасно! Что она говорит?! Я не могу, я уйду! Адольф Шапиро: А мне нравится, что она разная, чтобы не было стерильности, чтобы в какие-то минуты заземлять. Я наблюдал жизнь самых замечательных женщин, самых изысканных и тонких, которые теряли себя в некоторые драматические моменты. Мне нравится. Марина Тимашева: Настроения Любови Андреевны меняются ежесекундно. Вот повела ее за собой лирическая нота - про сад, про белое платье покойной мамы... Как вдруг оттуда, где привиделась мама, явился Петя Трофимов - и с Раневской случается самая настоящая истерика. То ли из-за воспоминаний о маме, то ли от мистического страха, то ли из-за дурацкого Пети, которого приняла за привидение. Отрывок из спектакля - Смотрите, покойная мама идет по саду в белом платье. Это она! Голубое небо... - Любовь Андреевна, я только поклонюсь вам и тотчас же уйду. Мне приказано было ждать до утра, но у меня не хватило терпения. - А-а-а! - Ну, полно, полно... (Артисты кричат) Марина Тимашева: Минута воплей и слез, потом кто-то отвлек внимание - и даже тени воспоминаний о саде, маме, истерике не остается. Сущий ребенок. Расплакался, тетя сказала: "Ой, ворона летит" - и все, покой, счастливая улыбка. Все то же самое можно рассказать о Гаеве. Его играет петербургский артист Сергей Дрейден. В том, что Раневская и Гаев - брат и сестра, с первой минуты их явления на сцене сомнений быть не может. Они рифмуются тонкими высокими силуэтами и диковинными жестами неподражаемо выразительных рук, ее монолог про вишневый сад рифмуется с его монологом про "многоуважаемый шкап"; истерика с Гаевым случается ровно на том же месте и том же стуле, что истерика Раневской. И, как сестра, он прямо посередине нервного припадка отключается, просто засыпает, вмиг забыв про все треволнения. Адольф Шапиро: Возник один из моих самых любимых актеров Сережа Дрейден, который тоже не актер в банальном смысле этого слова. Замечательная художественная личность, в нем есть та грация, которую никак не назовешь грацией театральной. Я представил себе, что только этот артист и может быть братом такой Раневской. И чтобы эти два существа существовали в спектакле отдельно. Они не просто дети, они культивируют в себе детство, они не хотят с этим расстаться. Если бы они не были детьми, от них бы не ушло имение. Может быть, этот способ самозащиты, и, надо сказать, не самый худший способ, - это их эмиграция в детство. Марина Тимашева: В этом спектакле нет слуг и хозяев, нет дворян и плебеев (недаром Лопахин Андрея Смолякова все действие не снимает белого шарфа и шляпы), нет любви Лопахина к Раневской (она для него нечто слишком нездешняя, недоступная, какое-то Божество, он боится даже ее руку взять в свою). Хуже того, тут нет вишневого сада. Сколько разных спектаклей я видела по этой пьесе - белые стреллеровские, черные литовские, реалистические немецкие, - везде-везде он был. Могли быть ветви, просвечивающие сквозь занавес, мог быть занавес в белых лепестках или одинокое деревце на могилке утонувшего сына Раневской, могли быть, наконец, обои с узором из вишневых деревьев. Но здесь нет даже намека, разве только белое прозрачное полотнище там, где должна быть кулиса. Адольф Шапиро: Я воспринимаю саму тему сада как некую мифологическую основу. Какие-то странные слова, обрати внимание, Чехов дает Лопахину при знаменитом монологе после покупки вишневого сада: "Это плод вашего воображения, покрытый мраком неизвестности". Так вот, это, может быть, плод воображения. Важно ведь не то, было или не было, а какое к этому отношение, как проявляются люди. Когда думаешь о пьесе, там есть слова о том, что гуляла покойная мама по этому саду, но нет никаких слов о том, кто этот сад разбил, как он возник и так далее. Он там как некоторая данность и как момент поэтического воображения. В значительной степени меньше, чем раньше, меня интересует Чехов как реалист. Я вообще сомневаюсь, что это правильное понимание его творчества. Вот обрати внимание, фантастическая вещь. "Три сестры", финал, знаменитые три монолога. Может ли быть такое, что вот сообщают, что сейчас барон убит на дуэли, - и ни один человек не рванулся туда, не бросился (может быть, нужен врач, а может, просто на него посмотреть, услышать последние слова)? Ирина говорит: "Я знала, знала..." - и дальше следуют три поэтических монолога. Марина Тимашева: Давид Боровский придумал нечто невероятное. Спектакль начинается на авансцене при закрытом занавесе - том самом, знаменитом, с изображением Чайки. Кстати, в него целится Епиходов - искушенные зрители взорвутся хохотом: столь коротким покажется путь из Треплева в Епиходовы. Но вначале нас ждет сюрприз: вместо того, чтобы разъехаться мягкими складками в стороны, занавес двумя створками двинется вглубь сцены. Откроется, как створки ворот, вовнутрь и замрет, оптически сужая пространство сцены вглубь. Московский Художественный театр открыл миру двери в пьесы Чехова, пьесы Чехова открыли МХАТу двери в мир... Несколько лет назад Адольф Шапиро ставил "Вишневый сад" в Большом Драматическом театре Петербурга. Это был совсем иной спектакль: довольно сказать, что Раневскую играла Светлана Крючкова, а Гаева - Олег Басилашвили. Но уже тогда рецензенты сходились во мнении: "Это был спектакль, в том числе, о Большом Драматическом театре". "Петербургский театральный журнал" пишет: "Ведь что такое был в тот момент Большой драматический, как не старая усадьба, знаменитая своим вишневым садом, занесенным в энциклопедии, а теперь оставшаяся без хозяина, с одними воспоминаниями". А вот из статьи Григория Заславского: "Большой Драматический театр этим спектаклем прощался со своим великим прошлым. Ясно было, что ничего страшнее у этого театра и этих актеров уже не случится... Это была трагедия, которую нельзя было смотреть без слез". МХАТовский спектакль тоже имеет прямое отношение к истории театра и к нынешней ситуации. Большая, малая и новая сцены, десятки разных режиссеров, приглашенные актеры, сотни телекамер на каждой премьере - чем не проданное имение, чем не дачи, дачники и коммерческая выгода? Но этот спектакль не вызывает слез, потому что Адольф Шапиро пошел дальше. Он попрощался не с театром, а с самой художественной идеей. Адольф Шапиро: В каком-то смысле это прощание для себя с некоей идеей художественной, которая оплодотворила российский театр, да и не только российский, но и мировой театр, которая была подарена МХАТом. Помог родить эту театральную идею Чехов. Значит, была некая художественная идея, и она воплотилась в результате в неких знаках. Один из этих знаков - это мхатовский занавес, это культовые такие вот знаки. Это не пространство жизненное, в котором существуют герои "Вишневого сада", а это пространство сцены, в котором существуют поэтические персонажи Чехова, и вот они действуют в пространстве театра. В результате возникла идея трансформирующегося занавеса МХАТа , чтобы дать почувствовать ту драматическую трансформацию, которая произошло со временем. Я, несмотря на то, что апологет театра психологического, понимаю, что сейчас мы переживаем время заката этого театра. Марина Тимашева: Режиссер произнес слово "закат". Это же слово преследовало меня в течение всего спектакля. Эмоция создана художником по свету Глебом Фильштинским. Он заставил воздух переливаться всеми оттенками сиреневого, оливкового, коричневого - тонами столь же изысканно-красивыми, сколь тревожными. Его гением тревога действительно разлита в воздухе. Адольф Шапиро: Это все-таки подсказано цветовой гаммой шехтелевского занавеса. Станиславский называл ее болотной, но это мягкость и таинственность, призрачность уходящей жизни. Сегодняшняя жизнь, если говорить о ее цветовой гамме, все больше тяготеет к ярким, вульгарным тонам. Прелесть полутонов, цветовой призрачности все больше уходит из обихода нашего, культурного. Полностью пропадает чувственное ощущение мира, взаимоотношения с миром человека как части мироздания. А это было для символистов, для той эпохи, когда писалась пьеса, может быть, самым основным. Поэтому такие тона, поэтому такие причудливые изгибы шехтелевского орнамента, зыбкость мироощущения и принятие жизни такой, каковая она есть. А если есть принятие, то есть и стоицизм. А этот стоицизм в значительной степени определяет самочувствие чеховских героев и, может быть, даже нашу сегодняшнюю жизнь. Марина Тимашева: Пространство сцены заполнено только цветом, движением людей и их теней. Разве иногда поворотный круг вынесет пару стульев, скамейку или шкаф, а в финале маленький оркестр будет страстно аккомпанировать монологу Лопахина. Отрывок из спектакля - Пусть играют. Играйте. Играйте! Приходите все смотреть, как Ермолай Лопахин ударит топором по вишневому саду, как упадут деревья! Настроим мы дач, и наши дети увидят новую жизнь. Музыка, играй! Игра-а-а-ай! Марина Тимашева: "Жизнь прошла, как будто и не было", - говорит в финале пьесы Фирс. Жизнь Чехова, жизнь персонажей его пьес, жизнь Станиславского и Немировича-Данченко, великая эпоха психологического театра... Прошли, как будто и не было... "Белая гвардия" в Художественном театре без кремовых штор, "Вишневый сад" - без вишневого сада. Кремовые шторы, вишневый сад... Это не ускользающая, а ускользнувшая красота, не уходящая, а ушедшая натура. Причастия прошедшего времени, причастие прошедшему времени, за пределами которого нам действительно "некого больше любить"... Адольф Шапиро: Драматическое ощущение мимолетности жизни, изменчивости всего. Спорим мы по поводу этого названия, и, наверное, долго будем спорить. Вот "Вишневый сад", а ведь вишневое дерево - оно на самом деле некрасивое, оно корявое, оно прелестно только в короткие минуты цветения. Этот цвет прошел, все опало - и остается корявое дерево до следующего цветения. Тема летучести, быстролетности, мгновенности того, что нам дано. Это, как ни странно, сопряжено и с Раневской, которая, может быть, одна чувствует... у которой развито чувство быстротечности жизни. Но "жизнь прошла, словно и не было", - ведь это каждый из нас может сказать в конце о себе, а не только Фирс. Каждую минуту она улетучивается, она стекает по стрелкам часов. Но я почему об этом так говорю - потому что очень часто это звучит как некое обвинение: вот, мол, профукали жизнь, профукали... Ну, а как иначе? Она не фиксируется что ли. Может быть, и фиксируется только вот таким художником, как Чехов, который может зафиксировать ее летучесть, понимая, что она даже между строк, а не в самих строчках. Поэтому наверное и пишет: "Пауза. Пауза. Пауза..." Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
