Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Герои времениЭраст ФандоринАвтор и ведущий: Петр Вайль Сегодня наш герой - Эраст Фандорин. Сыщик Эраст Фандорин - творение писателя Бориса Акунина - появился на книжном рынке России совсем недавно и с невиданной, рекордной скоростью, занял место не только в домашних библиотеках миллионов россиян, но и в российском общественном сознании. О том, как это получилось - в программе из цикла Герои времени. В ней принимают участие Борис Акунин, кинорежиссер Александр Адабашьян, писатель и историк Александр Архангельский. Ведущий - Петр Вайль. Появлению выдающегося сыщика Эраста Фандорина сопутствовала тайна, что было совершенно в духе детективно-приключенческого жанра. Уже шли нарасхват первые фандоринские романы "Азазель", "Левиафан", "Турецкий Гамбит", "Смерть Ахиллеса", а публика все еще гадала, кто это такой Борис Акунин. Больше того, гадали и не могли угадать даже критики, даже самые из них опытные и проницательные. В конце концов, чувствуя близкое разоблачение, признался сам автор. Им оказался известный японист, переводчик и литературовед, заместитель главного редактора журнала "Иностранная литература" Григорий Чхартишвили. Почти одновременно с "Азазелем", где впервые вышел на свет Фандорин, была издана его отличная книга, еще чхартишвилевская. Основательное и глубокое исследование "Писатель и самоубийство". С тех пор Акунин затмил Чхартишвили, что естественно. Как появился на свет Эраст Фандорин? Вопрос Борису Акунину. Борис Акунин: В жизни прототипов Фандорина я, к сожалению, не знаю. В литературе есть несколько. Это, собственно говоря, те его предшественники, которых я и брал за основу этой самой химической формулы абсолютно положительного героя, с моей точки зрения. Кроме литературы, здесь еще присутствовали какие-то детские мечты. Это такой герой, на которого я хотел быть похожим в детстве. Такой невозможно красивый, очень сильный, невероятно благородный, загадочный, в которого влюбляются все женщины, а он остается холодным и равнодушным. Я думаю, многие из мальчиков что-то романтическое себе воображают. В литературе внешне он, наверное, больше всего похож на Григория Александровича Печорина, которого я, как персонаж, не очень люблю, потому что он довольно противный. Но он импозантный, красивый, эффектный мужчина. По части дефектов речи (Фандорин у меня заикается), он похож на другого моего любимого персонажа, на полковника Найтурса из "Белой Гвардии", который, правда, не заикался, а картавил, но это не важно. Не обошлось там, конечно, и без князя Мышкина, и еще без нескольких подобных персонажей из русской литературы. Петр Вайль: А что касается великих детективов литературы - Мегрэ, мисс Марпл, пастор Браун - они, каким-то образом, повлияли на фандоринский образ? Борис Акунин: Шерлок Холмс, конечно. Без него здесь обойтись невозможно. Тем более, если говорить о детективных составляющих моих книжек, то я являюсь последователем Конан Дойля. Петр Вайль: Герой, с одной стороны, безошибочно русский, с другой не по-русски деятельный и деловитый. Такого мнения о Фандорине кинорежиссер, снявший телесериал по роману "Азазель", Александр Адабашьян. Авторы всегда стараются придать своим литературным детективам бытовые черты. Но те, все равно, остаются сказочными героями, будь то Шерлок Холмс, мисс Марпл, пастор Браун или комиссар Мегрэ. Сказочными уже потому, что они обладают сверхъестественными, по сравнению со всеми нами, способностями. Вот насколько приземлен Фандорин, и на кого из великих детективов он, по-вашему, больше всего похож? Александр Адабашьян: Фандорина ценность как раз в том, что он, из этих великих детективов иностранного происхождения, не похож ни на кого. Скорее всего, он такой российский фольклорный персонаж. У него есть сверхъестественные способности в большом количестве. Во-первых, это невероятная везучесть, что задается в самом начале его профессиональной деятельности и очень помогает автору в конструировании ситуаций, из которых, по идее, выхода быть не должно, а он их находит. И плюс к этому его таинственное владение японскими восточными единоборствами, не знаю, существовали они или нет. Во всяком случае, масса магических свойств происхождения иноземного. А таких бытовых черт - скрипки или трубки Шерлока Холмса - ему не придано, что, на мой взгляд, очень хорошо и дает автору большую свободу в манипулировании этим персонажем. Это и Иван-дурак, это и Емеля. Но, в отличие от того же Емели и Ивана-дурака, он человек чрезвычайно деятельный. Те, как раз осуществляют вековую мечту о самодвигающейся печке и щуке, некоему мифологическому Международному Валютному Фонду, который приехал, привез гуманитарную помощь, осыпал благодеяниями, и ты продолжаешь лежать на печи и получать все блага, о которых можно только мечтать. Петр Вайль: Итак, несомненное достоинство, обеспечивающее успех, - привлекательный, необычный герой. Еще - достоверно переданная эпоха: последняя треть 19 и начало 20 века. Фандоринские книги Акунина, впрочем, как и его другие сочинения, - трехчастный цикл о самодеятельной сыщице монахине Пелагии или приключения отдаленного потомка Фандорина, сегодняшнего русского англичанина Николоса - неизменно погружены в контекст времени, наполнены предметами материальной культуры эпохи, так что перемещение во времени происходит легко и безболезненно. Конец 19 века показан со знанием дела. Но при этом нет сомнения, что он увиден глазами нынешнего человека. Не зря, по замыслу Акунина, работавшего над сценарием телевизионного фильма "Азазель", современные звезды исполняли романсы фандоринской эпохи. Жаль, фильм обошелся без них. Звучит романс:
Я обсуждаю образ Фандорина с писателем, публицистом, историком Александром Архангельским. Появление Фандорина на русском культурном и, не постесняюсь сказать, идеологическом рынке, беспрецедентно. Во всяком случае, ничего подобного за годы свободной России припомнить невозможно. Я отдаю себе отчет, что гораздо большим спросом и гораздо большими тиражами пользуются сочинения Марининой или Донцовой, но чтобы вот так вот массовая литература, установочно массовая литература, детективный жанр охватил и интеллектуальную публику, чтобы в восторг пришли высоколобые критики (потом восторги поуменьшились, но это всегда так бывает) такого не было никогда. Что случилось, по-вашему? Кто такой Фандорин, чем он так ошарашил публику? Александр Архангельский: Я думаю, что ошарашил публику образованную не Фандорин, а автор проекта Б.Акунин. По той простой причине, что он, как это говорит герой одного советского мультфильма, "он меня посчитал". Вот он сел и посчитал эту публику, которая, на самом деле, стала работать гораздо больше, чем работала прежде, работать не очень привыкла, и заниматься настоящим интеллектуальным трудом после работы уже не хочет. Но и опускаться до развлекухи тоже не желает. Нужен был средний жанр, который бы отвечал этому запросу. Этот жанр был предложен. Дальше встал вопрос, какой герой должен быть внутри этого жанра? Вот тут оказалось, что этот герой должен быть достаточно идеологизированным, достаточно срифмованным с предшествующей литературой, но не чересчур сложным, потому что, опять же, после работы напрягаться не очень хочется. Все ассоциации узнаваемы, легко просчитываемы, но приятно вспомнить о периоде, когда на кухне можно было обсуждать более утонченные книжки. Петр Вайль: Цепляюсь к слову идеологизированый. В какой мере идеологизирован Фандорин? Александр Архангельский: Фандорин, несомненно, некоторый ответ на те вопросы, которые ставило перед собою расслабленное интеллигентское сообщество в 90-е годы. Когда на страну надвинулся творческий хаос и к этому творческому хаосу образованное сословие оказалось абсолютно не готово. "Вот вам свобода", - сказала история этому сословию. А оказалось, что свобода связана с такими неприятными переживаниями, подчас, что эту цену люди, для которых свобода это условие их существования, не восприняли. И они внутренне стали искать идеал порядка. Но такого порядка, который не внедряется сверху палкой, дубинкой, сталинскими методами, а порядка, который, как магнит, собирает вокруг себя стружку рассыпанной жизни и организует ее в нечто цельное. Фандорин - очень цельный. Петр Вайль: Итак, Фандорин против хаоса - утверждает Александр Архангельский. Любопытно, что именно точно такой же точки зрения придерживается и автор Фандорина Борис Акунин. Борис Акунин: Фандорин - сторонник, вот в этом вечном противостоянии двух сил, хаоса и порядка, Фандорин на стороне порядка. Может быть, потому, что он живет в России, где силы хаоса чаще всего преобладают. И он все время пытается организовать пространство вокруг себя, упорядочить его. Он не претендует на многое, перестроить общество или что-то в этом роде. Он пытается цивилизовать жизнь на расстоянии вытянутой руки от себя. Вот, собственно говоря, в чем суть. В этом смысле, он противник революции, революционного движения. Но, в то же время, он и противник реакции. Он противник вот тех правоохранительных сил, которые борются с революцией грязными руками. Он оказывается в невозможной ситуации и, именно поэтому, он вынужден уйти с государственной службы в романе "Статский советник". Петр Вайль: Фандорин за космос против хаоса, это категории философские. В политике он, тем не менее, принимает чью-то сторону, поскольку политика есть философия, приложимая в жизни. А вот с этой точки зрения, где был бы Фандорин сейчас? Условно говоря, к какой партии, фракции, движению он бы примкнул в современной России? Борис Акунин: Думаю, что ни к какой. Потому, что в современной России я и сам не вижу никакой организованной политической силы, к которой мне хотелось бы примкнуть, или за которую мне просто хотелось бы идти голосовать. И уж тем более, я думаю, что Эраст Петрович, окажись он здесь и сейчас, у него были бы те же самые проблемы. В нашем обществе и в наше время так же трудно, как и в любом обществе в любые времена в России, сохранять качество благородного мужа. Это никогда не бывает легко. Петр Вайль: Это сейчас говорит писатель Борис Акунин или герой Фандорин? Борис Акунин: Это сейчас я говорю. Не писатель Акунин, а Григорий Чхартишвили сейчас это говорит. Петр Вайль: Акунин не видит Фандорина в современной политической жизни или людей подобных Фандорину, а в свое время он попал в общественную ситуацию. Что же происходит сейчас, по мнению Александра Адабашьяна? Александр Адабашьян: Как вы можете заметить, сейчас популярность этого персонажа заметно упала. Во-первых, он и задевал определенный слой читателей, он не так популярен, как персонажи Марининой. Если он как-то эмоционально и задевает, то немножко другой слой читателей, значительно более тонкий. Есть персонажи для очень широкого круга читателя, куда более харизматичные, с которыми зрителю проще себя идентифицировать. Петр Вайль: Александр Архангельский не согласен. Александр Архангельский: Я не думаю, что проект стал приносить меньшие прибыли. Просто каждая книжка в отдельности, поскольку их стало много, распространяется меньшими тиражами. Петр Вайль: И меньший резонанс, конечно. Александр Архангельский: И меньший резонанс. Но суммарные тиражи даже больше, я думаю, чем это было в начале проекта. Кто обсуждает Агату Кристи? Никто. Кто обсуждает Мегрэ? Никто. Но, тем не менее, их продолжают читать потому, что проекты перешли в ту стадию, когда обсуждать уже не обязательно. Петр Вайль: Вы говорите "был творческий хаос". То, что вы употребляете прошедшее время, разумеется, не случайно. Сейчас этого творческого хаоса нет? Александр Архангельский: Нет. Мне кажется, что и по объективным, и по субъективным причинам, время историческое замедлилось, мне кажется, что проект "Реставрация", придуманный Глебом Олеговичем Павловским, был, на самом деле, не пиаровской выдумкой, а опять же, хорошо просчитанным ответом на запрос. Другое дело, не заигрались ли мы в этот проект и все общество, но то, что запрос был, это 100 процентов. Петр Вайль: Мне кажется, не то, что бы я так уже верил в силу литературы и культуры вообще, что Фандорин здесь лег довольно сильной козырной картой. Александр Архангельский: И тем самым подставил сам себя, потому что я бы сказал так: Фандорин готовил приход этого периода на смену революционного вдохновения, на смесь реакции с "Реставрацией". Готовил. Но в тот момент, когда этот исторический период наступил, напряженный интерес к фигуре Фандорина упал. Повторю, его продолжают читать, но так же, как читают Агату Кристи. Это уже не актуально, а просто интересно. Петр Вайль: Тогда мы имеем дело, согласитесь, с поразительным явлением. С трудом нахожу параллели, но были, конечно, в истории русской культуры такие произведения, которые производили реальное жизненное впечатление. В первую очередь: Александр Архангельский: "Крейцерова соната". Петр Вайль: Например. Или первое, что в голову приходит "Что делать?" Чернышевского. Конечно, поразительная книга. Поразительная по своей литературной слабости, и по тому колоссальному воздействию: Просто не было ни одного человека, умеющего читать, который бы не прочел ее. Во всяком случае, признался бы, что не прочел. Такие книги были. Очень мало таких книг. В 20 веке, я думаю, таких книг мы не назовем просто в силу другой идеологической обстановки. Либо это какое-то подпольное чтение. Александр Архангельский: Почему? Советская власть моделировала такие книги и очень умно их продвигала. Это от фадеевского "Разгрома" до "В окопах Сталинграда". Петр Вайль: Там, скорее, мне кажется, стоит говорить о кино. Александр Архангельский: Кино более мощное. Хотя литература тоже, если мы посмотрим на тиражи, никогда Юрий Валентинович Трифонов не мечтал о таких тиражах, какие были у его первого романа "Студенты". Потому что первый роман "Студенты" был идеологическим проектом советской власти и продвигался, как соответствующий проект. Советская власть была очень пиаровской структурой. Петр Вайль: Верно. Или, если уж говорить о студенческой жизни, то аксеновские "Коллеги", который не продвигала власть, но продвигало общество, и люди жили по этим моделям. Александр Архангельский: Модель была той же самой - вы нам сверху, а мы вам снизу. Петр Вайль: Но что касается вот этого периода кондовой советской власти, то там, в первую очередь, было кино, музыка, песни, которые просто создали параллельный мир. Но чтобы в свободном обществе, а срежем все углы и скажем, что Россия за последние 15 лет представляет собой некое свободное общество, во всяком случае, что касается книгопечатания и кинопоказывания, чтобы вот так вот герой произвел впечатление, что это, пустота остальных героев, нехватка, затыкание ниши? Александр Архангельский: С моей точки зрения, два параллельных процесса. Один - это нераскрученность нового поколения писателей, которые реально в 90-е годы пришли. Но это уже вопрос отдельный. Проехали. Умерла, так умерла. И второе - это заигранность культуры в утонченные формы. Дело в том, что где тонко, там и рвется. Можно существовать в замкнутом пространстве, но не слишком долго. И когда высокая культура перестает интересоваться потребителем, ниша освобождается. И туда приходят либо безграмотные игроки, либо грамотные игроки. Акунин, несомненно, очень грамотный игрок. Он туда пришел и это успешнейший рыночный проект. Петр Вайль: Я подхвачу то, что вы сказали про заигрывание в утонченность и в рефлектирующего героя. Но это уже история всей русской литературы, и все эти лишние люди знаменитые и дальнейшие. Что не Григорий Мелихов все мечущийся или "Доктор Живаго". Александр Архангельский: Заметим, что Фандорин, по статусу своему, лишний человек. Он не может никак вписаться ни в одну из структур. Но, по своему мироощущению, никак не лишний - меня не зовут, я сам приду. Петр Вайль: Да, он лидер. Безусловный лидер и деятельный лидер. В нашей культуре никогда не было трех мушкетеров. Никогда не было д'Артаньяна. Александр Архангельский: Хотя была попытка у Анатолия Рыбакова в "Бронзовой птице". Петр Вайль: Да, но она как была погружена в детскую литературу, так и осталась. Были попытки такого увлекательного приключенческого романа, как "Князь Серебряный" Алексея Константиновича Толстого. Но это единичные попытки. Так получилось, что во всех великих литературах, кроме русской, был свой, условно говоря, д'Артаньян, свои три мушкетера. В русской литературе не было. Вот Фандорин, в известной степени, эту нишу закрыл. Деятельный герой, берущий на себя игру, принимающий решения. Может быть, это так сильно подкупило вот это рыхлое сообщество 90-х. Александр Архангельский: Да и человек, несущий в себе и навязывающий обществу идею порядка. Фандорина модно ассоциировать с реальными историческими деятелями, как прошлого, так и настоящего. Петр Вайль: Например? Я за вас, как за историка, ухвачусь. Александр Архангельский: Лучше за меня, как за публициста, держитесь. Мне кажется, что, например, министр внутренних дел России Борис Грызлов - это Фандорин, пропущенный сквозь советское сито. Потому, что Фандорин тоже борется с оборотными, он тоже несет в себе идею последовательного, честного порядка, он искренне верит в то, что Россию можно упорядочить. Грызлов и Фандорин соотносятся между собой так же, как Лара в романе Юрия Живаго и незаконно рожденная дочь к монологам которой: "Я росла без папи и без мами", - чем завершается роман. Петр Вайль: Грызлов, все-таки, такой фарсовый Фандорин. Александр Архангельский: В конце концов, вся эта охота на оборотней не более чем занятна. Тем не менее, оборотни - вещь серьезная. Серебряная пуля нужна. Петр Вайль: Не говоря про ожерелье из чеснока и осиновый кол. С точки зрения историка, я лично, не читатель детективов, никогда этим не увлекался, честно признаюсь, но меня очень привлекает в романах Акунина глубокое погружение в историческую реальность. В материальную культуру того времени, во весь исторический антураж, во взаимоотношения людей. Александр Архангельский: Вот насколько правдив роман Льва Николаевича Толстого "Война и мир"? Все не так. Попробуйте это кому-нибудь объяснить. Вопрос в том, убедителен ли писатель, а не правдив ли он. Теперь никому не докажешь, что было иначе. Все будут читать, и помнить о войне 12 года и смотреть на нее сквозь призму Льва Николаевича. Поэтому Фандорин, а точнее, его автор Борис Акунин, человек очень грамотный и начитанный, на мой вкус, чересчур начитанный, чересчур грамотный. Потому что мы не фиксируем всего, что нас окружает, а фиксируем только то, что появляется вновь. Вот появились когда-то компьютеры, мы на них обратили внимание. Сейчас мобильные телефоны начинают исполнять новые функции, мы на это начинаем обращать внимание. Петр Вайль: А на электричество нет. Александр Архангельский: А на электричество нет. Писатель, который по книжкам реконструирует эпоху часто придает значение тому, что само собой разумеется для современников. Вот таких деталей там слишком много. Являются ли они системой, образуют ли они систему правдоподобия, я не знаю, это не моя эпоха. Но очень красиво сделано. Звучит романс:
Петр Вайль: Эраст Фандорин, созданный Борисом Акуниным, так быстро и легко вошел в жизнь и быт читателей, что когда речь зашла о зрителях, потенциальных тогда еще зрителях, то кинорежиссер Александр Адабашьян, снимавший телесериал по "Азазелю", столкнулся с главной проблемой: кто сможет играть Фандорина? Я думаю, что в моем вопросе ни в коем случае не содержится обида к исполнителю главной роли Носкову, он сыграл хорошо, но вот если бы вы вновь взялись за образ Фандорина и имели бы полную и неограниченную возможность выбирать из всего спектра русского и мирового кино? Александр Адабашьян: Безусловно, должен быть русский актер. Какой-нибудь должен быть абсолютно харизматичный персонаж типа Сергея Столярова покойного, неожиданный Олейников. Но, прежде всего, должно быть совершенно пробойное и необъяснимое, не вербализируемое обаяние. Петр Вайль: Вячеслав Тихонов, нет? Александр Адабашьян: Нет, Тихонов, все-таки, более закрытый. Тут должно быть широкое, сказочное обаяние. Когда Столяров появлялся на экране, было понятно, что это очень хороший герой, которому нет преград ни в море, ни на суше. Все-таки, нужно категориями фольклорно-романтическими оперировать. Петр Вайль: "Азазель" уже снят, существуют и другие кинозатеи с романами Акунина. В том числе и голливудская. Знаменитый Пол Верхувен собирается тоже экранизировать "Азазеля". Кого представляет себе в роли Фандорина сам Акунин? Борис Акунин: Я много про это думал. Со зрелым Фандориным, когда ему уже за 30, проблем особенных нет. Из российских актеров его мог бы сыграть Олег Меньшиков. Из зарубежных это кто-то, по типу похожий на Хью Гранта. Проблемы с молодым, 20-летним Фандориным. Потому что юных актеров я не знаю, да я знаю, что режиссеры, тот же самый Пол Верхувен ищет, и пока что-то вердикта я не получил на этот счет. Петр Вайль: Что самое трудное было в съемках? Вопрос Александру Адабашьяну. Александр Адабашьян: Почему я избрал "Азазель", потому что там все-таки есть некая драматургия персонажа. В следующих романах, это не упрек автору, потому что это закон беллетристики такого жанра: Шерлок Холмс тоже не имеет развития, он как данность, он такой, в каждом произведении, он с начала до конца одинаковый, такой загадочный ходит, вроде ничего не делает, а в конце вдруг - бац! - и вываливает туповатому Ватсону и через него зрителю и читателю, что вот вы не фига не поняли, надо было смотреть туда-сюда. В "Азазели" все-таки, есть его происхождение. Как этот щенок, радостный, восторженный и счастливый, впервые пустившийся в самостоятельное плавание, вырвавшийся, пусть и в силу трагических обстоятельств из-под родительской опеки, начинает самостоятельную жизнь и начинает в ней преуспевать, любить то, чем он занимается, есть даже какие-то привязанности, есть даже любовная история крайне наивная, а ля Карамзин с Лизой. Там существовала драматургия персонажа. Все-таки разница между началом истории и концом - этот персонаж неким образом эволюционировал. Он успевал пережить и дружбу и предательство, трагически погибала Лиза. В общем, тут было некое романное развитие. В остальных произведениях он этакий Шерлок Холмс. По конструкции, я имею в виду. Он такой холодный, четкий, расчетливый, этакий Гарольд - все видит, на три метра под землей видит, все предугадывает, плюс еще его необыкновенное везение. В общем, ни дружбы, ни любви, ни тех человеческих чувств, которыми надо, на мой взгляд, надо заниматься, занимаясь драматургией. В остальных произведениях, на мой взгляд, существует некий недостаток, но это, опять же, повторяю, закон жанра. Петр Вайль: По мнению Бориса Акунина, серия романов о Фандорине, это еще и роман-воспитание. Борис Акунин: Вся серия фандоринских романов представляет собой еще и описание жизни человека. Мужчины, который проходит через разные стадии. Начинает щенком и заканчивает старым, умудренным жизнью барбосом. Мне не интересны супермены, которые всегда одинаковы и никогда не меняются. И, кроме того, мне не интересны супермены, у которых нет недостатков. Такой американский тип супермена. У Шерлока Холмса, кстати, есть он. Как мы помним, опиумом балуется. У Фандорина недостатки, безусловно, есть, и, кроме того, Фандорин это супермен русский. То есть, супермен рефлексирующий, не вполне уверенный в себе и не всегда побеждающий, совершающий ошибки. Петр Вайль: А каковы его отношения с женщинами? Довольно быстро бросается в глаза, что эта сторона жизни у Фандорина приглушенна несколько. Чем это обусловлено? Борис Акунин: Обусловлено несколькими факторами. Во-первых, это правило существования романтического героя, который не может взять и жениться и быть потом счастливым. Он сразу перестает быть романтическим и интересным для читателей и, в первую очередь, читательниц. Во-вторых, тут есть еще какие-то мои собственные недостатки, как беллетриста. Я не умею описывать любовные сцены, они мне плохо даются. Вот в романе, который я сейчас пишу про Фандорина, я пытаюсь это сделать, и не уверен, что у меня это хорошо получится. Петр Вайль: Японская, азиатская линия в фандоринских романах, разумеется, не случайна. В конце концов, автор, Григорий Чхартишвили, ставший Борисом Акуниным, - японист. Переводчик, кстати, Миссимы. Однако здесь есть и более глубокая связь, вероятно, поскольку отсыл к Азии указывает на некое межеумочное положение России, евразийское ее положение. Борис Акунин: Безусловно, между Японией и Россией есть очень много общего. Это страны, существующие между двумя цивилизационными моделями, - западной и восточной. Просто чаще всего получается так, что Россия берет худшее от обеих моделей, а Японии, по временам, удается взять лучшее - от того и другого. Кроме того, не только Япония, а вообще Восток очень важен потому, что знание Востока позволяет человеку западного образования и воспитания смотреть на жизнь и на себя как бы не одним, а двумя глазами. Там изначально разные принципиальные установки отношения к жизни - на Западе и на Востоке. Петр Вайль: Я, например, считаю, что Россия есть страна безусловной и для меня стопроцентно европейской западной цивилизации. Разговоры о своем пути беспочвенны потому, что свой путь есть у любого великого народа. Он сам по себе получается. Его не выбирают специально. А что вы думаете о евразийстве России? Борис Акунин: Мне-то как раз кажется, что России не нужно так уж забиваться обязательно в западный угол. Потому что и на Востоке тоже много хорошего. Много и плохого, конечно, но много и хорошего. И Россия действительно представляет собой некоторый мост между двумя моделями. В основе западной модели, если доводить до самого простого, это приоритет индивидуальных ценностей. Восточная модель это приоритет коллективистских ценностей. И в том, и в другом есть свои сильные и привлекательные сторон. Мне, конечно же, хотелось бы, чтобы Россия пошла по пути, который позволяет сочетать и то и другое. Петр Вайль: А что более органично, по-вашему, для России последнего столетия, не будем слишком далеко забираться в прошлое? Борис Акунин: Мне кажется, что вся история России - это чередование: то выходит на первый план восточная модель, то западная. Когда выходит на первый план восточная модель, обычно бывает какая-то жесткая абсолютная монархия или возникает тоталитарное государство. Преобладание западной модели - это период каких-то либеральных реформ, послабление. Сейчас мы переживаем эту эпоху, и мне она более симпатична, потому что я человек такой профессии и такого образования. В то же время я понимаю, что и в восточной модели есть своя правда, есть своя привлекательность. И давайте не будем забывать о том, что в конечном итоге весь мир станет поднебесной империей, станет Китаем рано или поздно в силу всяких объективных факторов. Петр Вайль: Демографических? Борис Акунин: Не только демографических, но и культурных тоже. Это огромная великая культура, которую мы пока очень мало знаем и очень мало обращаем на нее внимания. И сейчас в мире происходит китайская экспансия потихонечку. Но она происходит не насильственным образом, а с помощью товаров, философии, культуры. Это правильная экспансия. Петр Вайль: Правильная в смысле, что логичная? Борис Акунин: Что именно так и надо распространяться вовне. Не насильственно, а жить так, чтобы остальным хотелось жить так же, как ты. Тоже хотелось стать, условно говоря, китайцем. Пока этого не происходит, но когда-нибудь произойдет, и ничего плохого в этом не будет. Сейчас всем хочется быть американцами. Потом всем захочется быть китайцами. А, может быть, Россия так станет развиваться, что всем захочется стать русскими. Петр Вайль: Продолжаю беседу с Александром Архангельским. Ну что, весь мир станет Китаем, и каково же место России в этом процессе? Александр Архангельский: Я всегда боюсь футурологии, потому что футурология - это такой же проект, как и любой другой. Любой футуролог предлагает инвесторам некоторый план, в который эти инвесторы должны вложиться. Сам футуролог не вкладывается. И, тем самым, подталкивает их к принятию определенных решений. Если же ничего не получится и история пойдет, как это часто бывает, своим ходом, он скажет: "Ну, ребята, я же не виноват. Есть провидение". А если смотреть на те силовые поля, которые складываются сейчас, несомненно, у Китая есть все шансы захватить мировое пространство не насильственными средствами. Но как оно там повернется, Бог его знает. Кто мог просчитать Осаму Бин Ладена в этот пиаровский проект начала 21 века? Кто мог просчитать вторую мировую войну в 19-м веке? А что касается влияния Востока на жизнь России: Россия страна странная. Я не могу сказать, Восток это или Запад, я бы предпочел сказать, что Россия - это Россия. Петр Вайль: Россия для меня, несомненно, часть европейской, западной цивилизации. По простым признакам. Все мы, от нас с вами начиная и туда в историю до конца 18 века, как минимум, все Пушкины, Тютчевы, Толстые, Достоевские, все выросли на западных образцах, мы выросли на их образцах. Мы не Хафиза читали, мы Шекспира читали. Александр Архангельский: Ну, Хафиза мы тоже почитывали. Если говорить об элитарной русской культуре, то она, конечно, ориентирована в европейское пространство, и в культурном отношении Россия - страна европейская. Что касается устройства жизни, быта, миропорядка политического и чиновного, тут мы в большей степени ориентированы на Восток. Кстати, вы помните, у Пушкина замечательную фразу: "Правительство в России единственный европеец". Петр Вайль: Поразительно, как по-разному трактуют Фандорина автор книг о нем и автор фильма. Если Акунин совершенно четко говорит: закрытый, сдержанный, весь в себе, то есть какие-то англиканские черты и не случайно Шерлок Холмс образец, и вдруг Александр Адабашьян: русскость, фольклор, Емеля, Иван-дурак. Мне кажется, что за этим стоит просто желание иметь такого героя. Александр Архангельский: Несомненно. Не будем забывать, что Адабашьян ближе к нелитературным способам передачи информации. А телевидение и кино живут по фольклорным законам в гораздо большей степени, чем литература. Там модели, воспроизводство героев, они чисто фольклорные. Там другие есть противоречия. Для Адабашьяна Фандорин это функция, а для Акунина это характер. Для Адабашьяна это человек, который, хорошо бы, чтобы он побольше дружил, побольше общался с женщинами. Для Акунина это бы сильно помешало, если б это было. И так далее. А, может, он просто двуликий. Петр Вайль: Не просто ответить и на внешне простой вопрос. Каковы политические взгляды Фандорина? Александр Адабашьян. Александр Адабашьян: Фандорин, по-моему, абсолютно убежденный монархист. То есть даже не столько убежденный, а, прежде всего, человек чести. И если он единожды когда-то присягнул, то можно быть уверенным, что он там и будет стоять. Это самая привлекательная его черта, на мой взгляд. Я думаю, что он монархист, государственник. Петр Вайль: Однако сам Акунин выводит на первый план систему не политических воззрений, а этических. Здесь речь идет не столько о наборе политических идей, сколько о каком-то личном кодексе, о наборе поведенческих идей. Вначале Эраст Петрович слишком молод для того, чтобы всерьез об этом задумываться и пытаться что-то выстроить. Но это молодой человек, обладающий правильными инстинктами. Эти инстинкты помогают ему в жизни. Они создают ему очень много проблем, но ведут его по некоему пути. Борис Акунин: У меня Фандорин после третьего романа отправляется в Японию, на Восток. В страну, для меня не случайную, и возвращается оттуда уже человеком с мировоззрением. Это не политическое мировоззрение, это мировоззрение, которое ближе всего к такому конфуцианскому идеалу. У Конфуция есть замечательное понятие, которое на русский язык переводится сочетанием "благородный муж". Это человек, который что-то делает, а чего-то не делает. И Фандорин - это человек, которые не может совершить какие-то поступки никогда, и который не может не совершить каких-то поступков в другой ситуации. Вот что такое, с моей точки зрения, по настоящему положительный герой. Петр Вайль: Вы говорите о кодексе чести. Тем не менее, Фандорин - носитель определенных политических идей. В частности, он последовательный государственник. Таким его и назвал Александр Адабашьян, но и он выделяет в первую очередь понятие чести в образе Фандорина. Александр Адабашьян: Нравится он именно своей целеустремленностью, совершенно сказочной, мифологической честностью и таким же, из легенд о 19 веке идущим, понятием о чести. Есть для него такие моральные табу, через которые он никогда не переступит. Из легенд о декабристах, из легенд об офицерах, благородных людях 19 века. На самом деле, все было сложнее и история подсказывает, что все было сложнее, но вот он - воплощение этих черт. А с другой стороны, что мне менее нравится, это отсутствие чего-то человечески теплого, дружбы. Не помню в романах, дружил ли он с кем-нибудь. И то же самое это его любовные истории. Есть какие-то увлечения, которые в большей степени работают на сюжет, нежели на развитие его характера. Петр Вайль: Кодекс чести российского героя. Об этом говорим с Александром Архангельским. И Акунин, и Адабашьян говорят и совершенно закономерно говорят, о том, что у Фандорина не столько система политических взглядов, сколько этический кодекс. И здесь мы имеем такую апелляцию к некоей русской офицерской чести. В течение очень долгого времени, по понятным и не здесь обсуждаемым длинным причинам российский человек, образованный, культурный, с какими-то душевными высокими качествами не мог себя реализовать ни в гражданской жизни, не мог добиться правды в суде. Все, что он мог, это хлопнуть кого-то по морде и сказать: "К барьеру". Вот на этой офицерской чести замешана круто и романтика 20 века тоже. И таким вот причудливым способом, как супер популярный сериал "Адъютант его превосходительства" и даже "Штирлиц". Это в какой степени миф? Александр Архангельский: Офицерская честь, по крайней мере, до начала 20 века совершенно ясная структурообразующая черта всей отечественной истории. И дело не только в том, что нельзя было найти в суде правды или в гражданской жизни. Нет. Это просто система дворянской культуры, которую Акунин просто аккуратно рифмует с японской самурайской практикой и недаром японец состоит при Фандорине. Конечно, некоторые обостренные представления о чести проходят через весь петербургский период, не только по причинам, что нельзя найти правду вовне. Петр Вайль: Это довольно-таки тупиковая ситуация - подставлять лоб под пулю. Если ты можешь найти управу: Меня потрясла деталь из прусской истории. Когда Фридрих Великий поселился в своем дворце в Потсдаме, в Сан Суси рядом стояла мельница. И она крутилась и скрипела, как положено мельнице. И королю это не нравилось. Он послал к мельнику сказать, чтобы он что-нибудь сделал. Или переехал куда-то или мельницу свою остановил. Тот отказался. Его пытались подкупить, напугать. Он отказался. Король подал в суд и проиграл суд. 17-й век, Пруссия, не образец демократизма и либерализма. Если король может проиграть суд мельнику, то, условно говоря, лейтенант не должен давать по морде полковнику. Такую интерполяцию можно провести все-таки? Александр Архангельский: Человек ставит на кон свою жизнь и тем самым признает победу метафизического начала над физическим. Я думаю, что тут все-таки некоторая русская истерика, а не только русская социальная жизнь. Тут более глубокие причины. Петр Вайль: Может быть, действительно Фандорин, который сочетает в себе этот кодекс чести с практической деятельностью и холодным спокойствием и не истеричностью, - это тот идеал, который был подспудно всегда, а не страницах появился впервые. Александр Архангельский: Может быть. Звучит романс:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
