Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
 Полвека в эфире. 1986Цикл подготовил и ведет Иван Толстой
Год 1986-й прошел под общим вопросом: куда идет Советский Союз? К первой годовщине горбачевского правления приурочена передача "Демократия в действии", которую ведет Эрнст Зорин. Эрнст Зорин: В советском журнале "Журналист" была опубликована интересная беседа с Михаилом Ненашевым - новым председателем Госкомитета по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Ненашев превозносит демократические заслуги советской печати, якобы действующей бесстрашно, соблюдая принципы гласности. На самом деле, многое, в том числе из прежней практики самого Ненашева, указывает на то, что горбачевская гласность - не средство для укрепления демократии, а просто орудие сведения счетов внутри правящей номенклатуры. Гласность в Советском Союзе останется весьма куцей до тех пор, пока будет допускаться критика противников Горбачева, но не самого Горбачева. Таков тезис нашего сотрудника Виктора Лаврова. Виктор Лавров: Новый председатель госкомитета по издательствам критикует советскую печать за то, что она не выполнила своей роли информировать партию и общественность о трудностях, срывах и ошибках. А то, что таковые имеются в немалом количестве, Михаил Ненашев объясняет тем, что социализм - это не царство небесное. Он, как утверждает Ненашев, строится на земле, и потому ему - социализму, то есть, - свойственны болезни роста. От себя добавим, что строительству этого социализма в будущем году стукнет семь десятков лет, а он до сих пор весь в болезнях роста, по-прежнему в коротеньких штанишках. Но пойдем дальше. Возможна ли гласность в советской печати? Да, возможна, - отвечает Михаил Ненашев и приводит пример газеты "Советская Россия", главным редактором которой был сам Ненашев до его скачка вверх по номенклатурной линии. Михаил Ненашев поведал журналисту о том, как в конце прошлого года его газета вынесла на свет скандальное положение в жилищном строительстве Москвы. Согласно Ненашеву, опрашиваемое корреспондентом "Советской России" начальство всякий раз подчеркивало, что за ним стоит горком и правительство. И, тем не менее, - добавляет Михаил Ненашев, - собранные нами факты были настолько убедительны, что мы немедленно огласили их в газете. Нет, неудачный пример гласности привел новый председатель Госкомитета по делам издательств. Задолго до появления этой статьи в "Советской России" в партноменклатурных кругах Москвы уже ходили сведения о том, что первый секретарь московского горкома партии Гришин - ближайший кандидат на выгон из Политбюро. Иван Толстой: А вот и первые сомнения в совершенно неведомой политической фигуре, фамилию которой нашему сотруднику произносить еще непривычно. Ударение не устоялось. Диктор: Не хочется верить Михаилу Ненашеву, и не хочется верить и другому поборнику гласности, нынешнему секретарю московского горкома, кандидату в члены Политбюро Ельцину'. В самом, пожалуй, резком, в самом хлестком выступлении на партсъезде 26 февраля Ельци'н позволил задать такой вопрос: "Делегаты могут спросить меня, почему же я об этом не сказал, выступая на XXVI съезде партии? Ну что же, могу ответить откровенно - видимо, тогда не хватило смелости и политического опыта". И это та гласность, к которой неоднократно призывал хозяин московского горкома партии Ельци'н. Конечно, смелости у Ельцина' действительно не хватило, но вот политического опыта достало вполне, ибо знал тогда Ельци'н, что за критику брежневского правления на XXVI партсъезде в присутствии самого Брежнева не оставили бы от Ельцина' и мокрого места. Скажи об этом Ельци'н в феврале на XXVI съезде, то была бы действительная гласность. Иными словами, в потоке хороших слов о гласности в советской печати обходят стороной одну простую истину - гласность неделима. Не может быть она частичной или по заказу, или в интересах только одной касты советского общества. Гласность должна быть полной, а это значит, как минимум, должна существовать независимая печать в стране. Иван Толстой: В апреле 86-го исполнялось столетие со дня рождения классика советского непечатания Николая Гумилева. С юбилейной темой Сергей Довлатов. Сергей Довлатов: Пророческие и горькие слова Пушкина "Они любить умеют только мертвых" с угнетающей точностью выражают политику советских литературных властей за последние три десятилетия. Медленно, осторожно, как бы нехотя, власти возвращают российскому читателю писателей и поэтов, вычеркнутых на долгие годы из литературного процесса. Казненных, замученных в тюрьмах и ссылках, скомпрометированных марксистской критикой, загнанных в эмиграцию. В том или ином объеме, с теми или иными комментариями изданы Клюев и Хармс, Пильняк и Ремизов, Бабель и Цветаева. Книги Ивана Бунина, до конца жизни не примирившегося с большевиками, переиздаются ежегодно. В апреле исполняется 100 лет со дня рождения Николая Степановича Гумилева, а еще через 4 месяца исполнится 65 лет со дня его гибели. Но я почти не сомневаюсь, что ни первая дата, ни, тем более, последняя не будут отмечены в советской печати даже беглым упоминанием. Иван Толстой: Прервем Сергея Довлатова, чтобы не ставить его в неловкое положение. В те самые часы, когда его выступление идет в эфир, в Москве выходит из типографии номер "Огонька" с подборкой стихов Гумилева. На обложке журнала Владимир Ильич, мягко прищурясь, внимает телефонной трубке. Несколько дней в Москве и Ленинграде был в ходу такой трюк: вы доставали из портфеля номер "Огонька". - Видел? - спрашивали приятеля, и показывали обложку. - Ну и что? - А вот это видел? - и разворачивали середину журнала с Гумилевым. Эффект был бесподобен. Тут же две журнальные фигуры были объединены в один сюжет. Мол, это Горький звонит Ленину по телефону, просит заступиться за арестованного поэта. А Ильич щурится: "Ладно, ладно, батенька, просите, а мы вашего Гумилева все равно расстреляем!" Выступление в середине апреля ничего не подозревавшего Довлатова заканчивалось так. Сергей Довлатов: Существует легенда о том, что Максим Горький добивался смягчения приговора, обращался к Ленину и даже получил распоряжение о помиловании. Но документы запоздали, и расправа осуществилась. Я склонен верить этим слухам по трем причинам. Во-первых, об этом уверенно свидетельствует такой честный мемуарист, как Ходасевич. Во-вторых, Горький и без того известен своими многочисленными попытками облегчить судьбу невинно пострадавших. И, наконец, среди расстрелянных был близкий друг Горького писатель Тихвинский. Но при этом, совершенно очевидным мне кажется и другое. Если бы власти действительно хотели спасти Гумилева, арест которого не мог остаться незамеченным, то у них для этого было достаточно времени и уж конечно, достаточно возможностей. И тут мы приближаемся к разгадке уникальной посмертной судьбы Гумилева, имя и творчество которого с особым, необъяснимым упорством замалчивается в Советском Союзе. Николай Степанович Гумилев был единственным крупным литератором, умерщвленным не в период культа личности и не в годы нарушения "ленинских норм соцзаконности", а, значит, для его политической или, хотя бы, литературной реабилитации потребовались бы новые формулировки, которые привели бы читателей к совершенно новым и весьма опасным умозаключениям. Иван Толстой: Год 86-й. Куда идет Советский Союз? Владимир Тольц: В эфире радиожурнал "Советский Союз". События, проблемы, суждения. У микрофона Владимир Тольц. Как вы уже, возможно, знаете из наших передач, с 5 по 7 апреля в итальянском городе Милане проходил международный научный симпозиум, тема которого - "Куда идет Советский Союз?" - интересует, конечно, отнюдь не только ученых. Вопрос этот отнюдь не праздный, и многие западные ученые отнюдь не считают, что ответы, данные на него на XXVII съезде КПСС или, скажем, в последней речи генерального секретаря Горбачева в Тольятти, что эти ответы всесторонни, исчерпывающи и объективны. Именно поэтому и собрались в Милане специалисты по советским делам из ряда западноевропейских стран, США и Канады. Собрались, чтобы попытаться дать собственную комплексную оценку проблем, накопившихся в различных областях советской жизни. И тех, о которых сейчас открыто говорят в СССР, и тех, которые, несмотря на провозглашенную там ныне гласность, в СССР открыто не обсуждают. Одной из целей научного форума в Милане была попытка оценить политику нового советского руководства через год после прихода Горбачева к власти. Честь открытия Миланского симпозиума была предоставлена профессору Гарвардского университета, США, редактору выходящего в Париже аналитического журнала "Обозрение" Александру Некричу.
Александр Некрич: Советский Союз, как всем хорошо известно, подобно Китаю и США, является сверхдержавой мира, и одна из двух обладает средствами, способными превратить нашу планету в звездную пыль. 70 лет тому назад советское общество провозгласило себя обществом высшего типа, по пути которого пойдут рано или поздно все государства, все общества, хотят они того или нет. Так предсказал Маркс, так утверждал Ленин. Взятый курс продолжают его верные последователи, нынешние советские лидеры. Сейчас подчеркивается прямая преемственность между Лениным и Горбачевым, минуя промежуточных лидеров. Она позволяет оставить в тени всю предшествующую историю Советского Союза и начать ее, в очередной раз, сызнова. В интервью французским коммунистам Горбачев скромно отклонил предложенные ими сравнения того, что он сейчас делает, с новой революцией, подобной октябрьской 1917 года. Это доказывает присутствие здравого смысла у нынешнего лидера. Современная советская концепция, на самом деле, основывается, сознательно или нет, на мысли Эдуарда Бернштейна, которого Ленин, как известно, заклеймил, как отступника от марксизма. Вина Бернштейна заключалась в предложенной им форме развития: цель - ничто, движение - все. Хотя Бернштейна и поныне поминают недобрым словом во всех учебниках и лекциях по научному коммунизму, читаемых в советских университетах, его формула взята на вооружение советской идеологией и советскими лидерами, без упоминания, разумеется, авторства. Сравнение высказываний Сталина 50 лет тому назад, Брежнева 5 лет тому назад и Горбачева на только что закончившемся съезде КПСС не оставляет сомнения в этом. Но если за пол столетия не изменился характер негативных элементов системы, не следует ли их считать наследственными, врожденными, имманентными данному типу общества? Острота критики, которой нынешние советские лидеры подвергают состояние советского общественного строя, не отражает ли она на самом деле, степень развития и углубления этих особенностей? Среди них, вероятно, наиболее важным является невозможность преодоления системой внутренних инерционных сил, не прибегая к методам внешней экспансии. Иван Толстой: 86-й год. В конце апреля грянул Чернобыль.
Ефим Фиштейн: В эфире радиожурнал "Советский Союз: События, проблемы, суждения". У микрофона Ефим Фиштейн. Со мной, за круглым столом в мюнхенской студии находятся комментаторы радио Свобода - Инна Светлова, Лев Ройтман и Франческо Сартори. Я пригласил их, чтобы еще раз поговорить о том, о чем только и говорят в эти дни за подобными круглыми столами радио и телекомментаторы повсюду в мире, за исключением наших советских коллег. Там этот предмет считается, видимо, для живого обсуждения непригодным. Зато подходящим для официальных или полуофициальных заявлений, по форме носящих наступательных характер, но, по существу, выдержанных в духе анекдота "А у вас негров вешают". Смысл этих заявлений примерно таков: наиболее реакционные круги империалистических стран и, прежде всего, неутомимый Пентагон и хитрое на выдумки ЦРУ воспользовались несчастным случаем на Чернобыльской атомной электростанции, чтобы раскрутить невиданную по масштабам антисоветскую пропагандистскую компанию. Академик Георгий Арбатов в "Правде" за 9 мая договаривается до предположения, будто "эту, до нелепости примитивную версию (имеется в виду ненадежность Советского Союза как международного информанта) аппарат психологической войны НАТО заготовил впрок, даже до аварии в Чернобыле". Но и эта мысль даже не сквозит, а прямо высказывается во всех советских заявлениях: прогрессивное человечество, все сторонники мира и противники войн возмущены наглостью пропагандистов и по-прежнему полностью доверяют советской мирной ядерной программе. Вот такое видение мира, говоря упрощенно: консерваторы - против прогресса, в том числе прогресса технического, спекулируют на несчастном случае (в некоторых заявлениях его называют просто происшествием), а коммунисты, социалисты, все, попросту, честные люди, за позицию советского правительства в этом вопросе. Такое видение мира я и хочу поставить на обсуждение. В какой мере оно отвечает реальностям? Вопрос Льву Ройтману. Лев Ройтман: Это положению дела не соответствует. Парадокс именно в том и заключается, что так называемые консервативные силы, консервативные партии являются сторонниками дальнейшего развития ядерной энергетики. Разумеется, эти так называемые консервативные партии ответственны перед своими избирателями и, в первую очередь, при разработке планов дальнейшего развития ядерной энергетики принимаются во внимание меры обеспечения безопасности. С этой точки зрения все критикуют Советский Союз. И консервативные партии, и партии левые. Однако получилось так, что именно консервативные партии на Западе, являющиеся сторонниками дальнейшего развития ядерной энергетики, пытаются в какой-то мере преуменьшить ту озабоченность в населении, которая возникла в результате из рук вон чудовищной информационной политики, которую практиковал в эти дни Советский Союз. Именно левые партии стали первыми критиками не только Советского Союза, но и собственных консервативных партий, в тех случаях, когда эти партии находятся на Западе у власти. И именно за то, что эти консервативные партии являются сторонниками дальнейшего развития ядерной энергетики. Ефим Фиштейн: Франческо Сартори. Франческо Сартори: Говорить об антисоветской пропаганде, проводимой за границей в связи с аварией в Чернобыле, не имеет абсолютно никакого смысла. На Западе никто не занимался антисоветчиной. Просто печать, политические деятели, обращали внимание на те недостатки, на те упущения, которые, несомненно, были характерными для позиции советских руководителей. Критика в адрес советских властей, что советская печать и пропаганда занимались, на самом деле, дезинформацией - это было первое обвинение; второе обвинение - что стандарты безопасности для атомных электростанций в СССР более низкие, менее адекватные, чем на Западе. Ефим Фиштейн: Советские пропагандисты пытаются теперь представить своим читателям, слушателям, зрителям положение таким образом, будто сообщения западной печати о чернобыльской катастрофе являются злопыхательскими. Академик Арбатов говорит даже в этой связи о "кампании ненависти". Какие чувства подобные утверждения могут вызвать у советских людей, нетрудно догадаться. Нельзя уважать того, кто не способен посочувствовать в трудную годину, а наоборот, еще и злорадствует. У этих утверждений один дефект: они не подкрепляются ни одной, я повторяю, ни одной цитатой из западных газет. Инна Светлова, вы следите за немецкой прессой. Как она освещала это событие? Инна Светлова: Прежде всего, ничего подобного тому, о чем пишет "Советская Россия", например, о том, что "потирая руки и злорадствуя", западная печать говорит о так называемой "аварии в Чернобыле", в западногерманской печати нет, не было, и не верю, что будет. Хотя бы потому, что если бы какая-либо из газет позволила себе подобное людоедское высказывание, то или она бы потеряла своих читателей, или просто на нее бы обрушился поток писем читателей с протестами. Не было ничего, кроме одного, действительно, очень важного упрека - упрека в недостаточной информации, или, как вы уже говорили, в дезинформации. Я еще раз повторяю: нигде и никогда мне не пришлось за последние недели прочесть что-либо в духе, о котором говорит "Советская Россия", о котором говорит академик Арбатов. Я хочу в заключение процитировать одну его фразу в выступлении перед западными журналистами. Когда его спросили о том, что, в сущности, представляют собой результаты этой катастрофы для будущего дня, он сказал, что "в конце концов, это нечто вроде издержек современной цивилизации, нечто вроде транспортных катастроф". Я думаю, что это и есть тот самый предел цинизма, с которым Советский Союз отнесся к тому, что произошло в Чернобыле. Иван Толстой: 86-й год. Его основные события. Наш хроникер Владимир Тольц. Владимир Тольц: - В феврале Советский Союз отпускает одного из самых известных политзаключенных Анатолия Щаранского - в обмен на нескольких арестованных на Западе агентов восточноевропейских разведок. - В конце февраля - начале марта в Москве проходит XXVII съезд КПСС. Назвав время брежневского правления "эпохой застоя", Михаил Горбачев настаивает на проведении реформ в экономике и на необходимости демократизации общества. - Американский космический шаттл "Челленджер" взрывается в воздухе через 74 секунды после взлета, унося жизни семи астронавтов. - Премьер-министр Швеции Улоф Пальме убит на стокгольмской улице двумя выстрелами в упор. - В мае в Москве проходит Пятый съезд кинематографистов. Первым секретарем правления избирается Элем Климов. Принято решение снять с полки запрещенные цензурой фильмы. - Журнал "64" печатает шахматную задачу Владимира Набокова и отрывок из его мемуаров "Другие берега". - В августе принимается постановление, отменяющее все планы и разработки, касающиеся поворота сибирских рек. - В октябре за границу выпущен Юрий Орлов, основатель московской Хельсинкской группы. - Октябрь. Американо-советская встреча на высшем уровне в Рейкьявике. - В ноябре принимается Закон об индивидуальной трудовой деятельности в сфере кустарных промыслов, торговли и услуг. Закон вступит в силу с 1 мая 87-го года. - Во время пребывания в Ташкенте, Михаил Горбачев настаивает на необходимости вести решительную и беспощадную борьбу с проявлениями религиозности. - Писатель Эли Визель становится лауреатом Нобелевской премии мира. - На экраны выходит документальный фильм Юрия Подниекса "Легко ли быть молодым?" - В сентябре советское телевидение показывает документальный фильм "Русские здесь", снятый американской компанией три года назад. Фильм повествует о жизненном разочаровании третьей волны эмиграции. - В декабре в заключении умирает политзаключенный Анатолий Марченко. - 16 декабря Михаил Горбачев разрешает академику Сахарову вернуться в Москву. - Серьезные волнения на национальной почве в Казахстане - в связи с заменой первого секретаря компартии Казахстана Динмухамеда Кунаева на Николая Колбина. - 914 человек эмигрирует из Советского Союза, среди них поэты Ирина Ратушинская и Александр Пушкин. Светлана Аллилуева вновь покидает Советский Союз. - Из печати выходят: роман Сергея Юрьенена "Сын империи", сборник статей и воспоминания "Литературная жизнь русского Парижа за полвека" Юрия Терапиано, роман Зиновия Зиника "Русофобка и фунгофил", антология "Русские поэты на Западе", составленная Александром Глезером и Сергеем Петрунисом. - Умирают писатели Хорхе Луис Борхес, Симона де Бовуар, Жан Женэ, создатель сайентологии Рон Хаббард, джазмен Бенни Гудмен. - В эмиграции уходят из жизни писатель и редактор Роман Гуль, прозаик Леонид Ржевский, поэт и эссеист Юрий Иваск, куратор Бахметевского архива в Нью-Йорке Лев Магеровский. - Британская группа "Status Quo" записывает песню "In the Army Now". Иван Толстой: На втором году горбачевской политики проблема отказников практически до самого конца года стояла остро. Передачу "Права человека" ведет Виктор Федосеев. Виктор Федосеев: В Берне, Швейцария, в рамках хельсинкских соглашений, проходит конференция по обсуждению развития контактов между людьми, учреждениями и организациями. Одновременно с этим, с 14-го по 16 апреля в том же Берне состоялась другая конференция, получившая название "параллельной", устроенная двумя неправительственными организациями - "Интернационалом сопротивления" и "Международным Сахаровским институтом". Обратимся к конкретному примеру. К случаю с 38-летним шахматистом-москвичом Борисом Гулько, который вот уже более 8 лет вместе со своей женой Анной Ахшарумовой, как и он, международным гроссмейстером, безуспешно добивается выезда из Советского Союза. Для разговора об этом я пригласил в студию программы "Права человека" участника бернской параллельной конференции Льва Альбурта. Лев Альбурт с 1979 года живет в Америке. В 1985 и 86-м годах он завоевал звание чемпиона по шахматам США. В Берне Лев Альбурт провел несколько сеансов шахматной игры в честь Бориса Гулько. В этом как бы выражалось его выступление в защиту своего коллеги по спорту. Скажите, Лев, как проходит в таком случае выступление в защиту коллеги? Произносите ли вы какие-нибудь слова, рассказываете ли о судьбе несчастного, висит ли над вашими головами портрет Бориса Гулько. Лев Альбурт: Портрет, действительно, висел, и мы выступили со словом о нем и рассказали, кто он такой. Многие люди это записали, и это пошло во многие газеты. Мы также надеялись, что нам дадут сыграть с самим Борисом Гулько. Мы надеялись, что Борис примет участие в нашем турнире по телефону. Такие случаи бывали. Скажем, Роберт Фишер играл и участвовал в целом большом турнире в Гаване из США, играя по телефону. И власти США, разумеется, этому не препятствовали. И мы надеялись, что нам дадут сыграть с Гулько. Мы звонили в Москву несколько раз, мы говорили с родственниками Гулько. Мы их пригласили на Центральный телеграф, куда должны были прийти и западные журналисты. В частности, туда собирался прийти корреспондент "Нью-Йорк Таймс" господин Таубман, который звонил нам в Швейцарию и предупредил, что он придет на Центральный телеграф. И Борис на Центральный телеграф пошел. Но швейцарской телефонистке ответили, что на Центральном телеграфе вызывали Гулько и Пименова, и они не откликнулись. Насколько это достоверно, советские слушатели могут себе легко представить. Иван Толстой: 86-й год. 50 лет самой известной советской книге об Америке. В нью-йоркском бюро Свободы круглый стол. Диктор (Наталья Дубравина): В эфире передача "США сегодня". Полвека назад Ильф и Петров написали книгу "Одноэтажная Америка". Поговорить об этой книге и этом юбилее за круглым столом нью-йоркской редакции радио Свобода мы пригласили постоянных участников передачи "США сегодня". Ведут встречу за круглым столом Евгений Рубин и Наталья Дубравина.
Евгений Рубин: 50-летие "Одноэтажной Америки" это, конечно, не бог весть какой юбилей, но мы в передаче "США сегодня" решили его скромно отметить. Отметить встречей за круглым столом, на которую собрались, кроме ведущих, те, кто в этой передаче постоянно участвует: Юрий Гендлер, Сергей Довлатов, Борис Парамонов. Чем объясняется это решение откликнуться на юбилей "Одноэтажной Америки"? Ведь за те полвека, что живет эта книга, появились в Советском Союзе еще многочисленные путевые очерки об Америке. Их писали известные литераторы, скажем, Грибачев, Сафронов, Нагибин, крупные журналисты Аджубей, Бережков, Песков, Стрельников. Писали в разное время и с разным успехом. Но авторы, все авторы могли бы смело сказать: "Все мы вышли из "Одноэтажной Америки"". Борис Парамонов: Евгений Михайлович, вы не упомянули еще двух авторов, которые писали путевые заметки об Америке. Это Виктор Некрасов, ему принадлежит очерк "По обе стороны океана", и Василий Аксенов. Он написал "Круглые сутки нон стоп". И, по-моему, напрасно не упомянули. Уж они-то совсем не повторили "Одноэтажную Америку". Евгений Рубин: Вы знаете, это спорный вопрос - напрасно или не напрасно. Я ведь называл советских писателей. А Некрасов и Аксенов - бывшие советские писатели. Сергей Довлатов: Да, но ведь еще до Ильфа и Петрова об Америке писали советские литераторы, причем, такие, которых считают настоящими, без оговорок, классиками. Скажем, Горький, Маяковский, Есенин. Наверное, их бы надо назвать зачинателями? Евгений Рубин: Я же к тому, что книга Ильфа и Петрова первая, которая претендовала на всеобъемлемость, можно ведь так, наверное, сказать? Пожалуйста, Юрий Львович Гендлер. Юрий Гендлер: Это удивительное чувство - перечитывать книгу, вспоминая, какие она вызвала мысли в первый раз. А в первый раз я прочел "Одноэтажную Америку" 25 лет назад. То есть, тогда, когда она была переиздана в собрании сочинений Ильфа и Петрова. И тогда книга мне понравилась. Помнится, мной овладело беспокойство, охота к перемене мест. Все пропагандистские ее клише как-то совсем не приставали. Сохранилась только картина могучей современной цивилизации. То есть, всего того, на чем и было по существу воспитано мое поколение, к чему нас с самого детства призывали: догнать и перегнать Америку. Значит, надо знать, что догонять. И Ильф и Петров это довольно хорошо показали. Кстати, я думаю, не случайно, что "Одноэтажная Америка" была переиздана в 1961 году и больше не переиздавалась. Тогда, четверть века назад, лозунг "догнать и перегнать" зазвучал с новой силой. Тогда партия торжественно обещала, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. А какое обычное, бытовое представление о коммунизме? Это когда всего кругом много. У всех автомобили, свои квартиры (о своих домах почему-то не говорится), у всех телефоны, с питанием все в порядке. В общем, как в Америке. Иван Толстой: На волнах Радио Свобода вы слушаете Полвека в эфире. Юбилей книги "Одноэтажная Америка". Разговор в нью-йоркском бюро продолжает Сергей Довлатов. Сергей Довлатов: У моих родителей была довольно приличная библиотека, и "Одноэтажную Америку" я прочитал, таким образом, вслед за романами "12 стульев" и "Золотой теленок", когда мне было лет 14-15. То есть, в середине 50-х годов. И я хорошо помню чувство разочарования, связанного, в основном, с тем, что книга показалась мне не смешной, особенно в сравнении с "12 стульями" и "Золотым теленком". Впоследствии я эту книгу лет 30 не перечитывал и даже не заметил, откровенно говоря, что с 1961 года она не переиздается. Евгений Рубин: А что вы скажете об этой книге как о документальном произведении, как об источнике сведений об Америке? Сергей Довлатов: В те годы Америка меня не очень интересовала, меня интересовала, в основном, литература. К тому же, я уже читал в те годы Джека Лондона, Драйзера, О'Генри. Задним числом я понимаю, что поездка в Америку была для Ильфа и Петрова чуть ли не творческим спасением. На эту тему известный сатирик Хазин говорил когда-то: "У нас можно критиковать лишь татаро-монгольское иго". Я хочу сказать, что в сгущающейся атмосфере 30-х годов сатирические потенции Ильфа и Петрова, их сарказм, их юмор не находили выхода и применения. И тут им, можно сказать, подвернулась творческая командировка за океан. Об Америке можно было писать более ли менее искренне. Ее, как и татаро-монгольское иго, разрешалось критиковать, в полный голос, без оговорок о нетипичном характере описываемых явлений. И без оптимизма в финале. Ильф и Петров могли почувствовать, что у них на время как бы развязаны руки. В результате получилась да, довольно занятная, да, более или менее живая, местами искренняя, местами фальшивая книжка, не идущая, повторяю, ни в какое сравнение с замечательными романами Ильфа и Петрова "12 стульев" и "Золотой теленок". Евгений Рубин: Хорошо, обмен мнениями продолжается. Пожалуйста, Борис Михайлович. Борис Парамонов: Должен сказать, что мне "Одноэтажная Америка", когда я ее читал первый раз в Советском Союзе, понравилась. Откровенно говоря, мне кажется, что она и всем в Советском Союзе должна нравится. Книга веселая, легкая, касающаяся интересного предмета, написанная скорее доброжелательно. Нынешнее мое впечатление от "Одноэтажной Америки" сформулирую так: не определяется чувством отвращения. В какой-то степени сохранилось первоначальное ощущение. Книга не так, чтобы очень уж и плоха. Сохранилось впечатление доброжелательности авторов к Америке. Я знаю, что наш ведущий Евгений Михайлович Рубин был совершенно прав, говоря о внеличностных причинах такой доброжелательности. Конечно, такой был тогда заказ. Но, все-таки, мне кажется, именно этот заказ отвечал внутренней склонности Ильфа и Петрова. Им и самим был приятней хвалить, чем ругать Америку. И вот этот подтекст я ощущаю в книге Ильфа и Петрова и сегодня. Иван Толстой: Режиссер Юрий Любимов - создатель театра на Таганке - в 86-м приехал с театральными планами в Вашингтон. Беседу с ним в нашем бюро вел Лев Винокуров. Лев Винокуров: Разговор начался с замечания Любимова о том, что он приехал в США в первый раз. Однако это была, как он сказал, не первая попытка. Впрочем, включаем запись нашей беседы. Юрий Любимов: Попытка не первая, как у спортсменов. С третьей попытки я попал. Лев Винокуров: И сейчас, наконец, удачная попытка, вы ставите "Преступление и наказание" в "Арене Стэйдж".
Юрий Любимов: Да. Попытка удачная, потому что мне не надо спрашивать разрешения Министерства культуры. Лев Винокуров: Может быть, вы скажете, почему вы выбрали "Преступление и наказание", это был ваш выбор? Юрий Любимов: Это они хотели делать. Они предложили, "Арена Стэйдж". Лев Винокуров: Вы уже третий год на Западе. Юрий Любимов: Третий год пошел. Лев Винокуров: В Советском Союзе существует такая теория, что вот, мол, русский советский художник, оторвавшись от родных корней, как бы гибнет. Ощущаете ли вы себя бесплодным? Иными словами, ваша творческая жизни, ритм вашей работы - ослабел ли он за это время? Юрий Любимов: Нет, наоборот. Почему? Здесь намного интенсивней процесс идет. Здесь я не могу получить столько времени для работы, потому что это связано с большими денежными расходами. Здесь больше оклады, здесь более дорого стоит искусство, и здесь заинтересованы, чтобы быстрее была премьера. А там никто не заинтересован в этом, я имею в виду чиновный мир. Иван Толстой: Вслед за Юрием Любимовым перенесемся через океан в Стокгольм. В декабре 86-го о любимовских постановках в Швеции рассказывал Владимир Матусевич. И, помимо театрального сюжета, в репортаже возник сюжет политический. Из разряда - куда идет Советский Союз? Любимова стали зазывать обратно в Москву. Владимир Матусевич: Два года самого имени режиссера в официальном советском обиходе не существовало. А в марте встретились в пресс-центре МИДа с журналистами делегаты XXVII съезда КПСС и деятели культуры. Пресс-конференция передавалась по Центральному телевидению. И актер Михаил Ульянов преподнес своего рода сенсацию, ответив на вопрос американского корреспондента, почему СССР выталкивает в эмиграцию талантливейших своих мастеров литературы, театра, кино и Юрия Любимова, в частности? Ульянов сказал тогда: "Конечно, Любимов - выдающийся режиссер. Он превратил театр на Таганке в один из интереснейших коллективов страны. Как вы знаете, он много ставил и за рубежом. Никто ему не мешал работать дома, никто ему не препятствовал ездить за границу, никто его не выгонял. Но он несколько потерял ощущение действительности. Он стал диктовать свои условия стране. Это его трагедия. Потеря для нас огорчительна, но не смертельна". Ныне, в Стокгольме, при обсуждении этого необычного шага советских властей Юрий Петрович Любимов рассказал мне о недавнем, столь же неожиданном звонке из Москвы. Давний друг, известный писатель явно, как и Михаил Ульянов в марте, выполняя ответственное поручение, призывал его вернуться домой. Только и требуется от него, Любимова, сделать первый шаг навстречу примирению, постучаться в дверь, и блудный сын будет милостиво принят. По словам Любимова, магнитофонную запись которых мы не воспроизводим, дабы не называть имени писателя, он послал бывшего друга куда подальше. В этом контексте должно повторить и понять любимовское: "На перекрестке дорог должен решить свою судьбу". Ибо для каждого наступает свой час прозрения. Иван Толстой: В 86-м на наших волнах появилась программа, постепенно превратившаяся в фирменный знак свободы, - культурно-политический журнал "Поверх Барьеров". Программу придумал и разработал Сергей Юрьенен, он же вел и предновогодний выпуск 86 года. Особый выпуск. Сергей Юрьенен: Поверх барьеров. Культурно-политический журнал Радио Свобода. У микрофона Сергей Юрьенен. Об общей нашей скорби. Андрей Тарковский. В ночь на 29 декабря великий русский кинорежиссер скончался в онкологической клинике предместья Парижа Неи сюр Сен. В одном из последних интервью в июне 86 года парижскому еженедельнику "Франс католик" Тарковский вспомнил своего отца Арсения Александровича, выдающегося русского поэта, которому выпало пережить своего сына. Цитирую: "Я был совсем молодым, когда спросил у отца, есть ли Бог. И он гениально ответил. Для того, кто верит, он есть, для того, кто не верит, нет". И Андрей Тарковский добавил: "Я думаю, что верующий - прежде всего, тот, кто готов принести себя в жертву". Будущее явит, будем верить, плоды искупительного жертвоприношения художника, в одиночку восставшего против небытийных сил этого века. Будущее явит, это несомненно, духовный масштаб этой фигуры, достойного потомка Достоевского и современника Солженицына. Два года назад в парижской студии Радио Свобода была записана беседа с Андреем Тарковским, которую в эти скорбные дни предлагаем вашему вниманию. Собеседники кинорежиссера - писатели Виктор Некрасов и корреспондент нашего радио в Париже Семен Мирский. Семен Мирский: Мир уже, увы, привык к исходу из Советского Союза лучших писателей, поэтов, музыкантов, художников. К этому длинному и постоянно растущему списку прибавилось новое имя - Андрей Тарковский. Чем объяснить такой драматический и неожиданный шаг, Андрей Арсеньевич? Андрей Тарковский: Должен сказать, что это было очень неожиданно для меня самого и для моей жены Ларисы Павловны. Произошло это совершенно неожиданно в результате событий, произошедших в 1983 году на Каннском фестивале, где была представлена моя картина, которую я снимал в Италии под названием "Ностальгия". Совершенно неожиданно руководство советского кино повело себя там странным образом и, прислав специального члена жюри для работы в нем, старалось разрушить возможный успех моей картины. Это было настолько неожиданно, настолько мерзко, настолько как-то в спину. Все это воспринималось как предательство. Даже не это важно. Важно другое. То, что этим самым советское руководство кинематографом продемонстрировало перед всем миром свое отношение ко мне. Оно хотело сказать тем самым, что я совершенно им не нужен, что я сделал совершенно не то, что должен был сделать. Что во мне никто не нуждается в Советском Союзе. Конечно, после такого вмешательства в мою судьбу и после этой демонстрации всему миру своего отношения ко мне я просто не мог вернуться. Семен Мирский: Виктор Платонович? Виктор Некрасов: Первое что я хочу сказать, это, уцепившись за то, что сказал Андрей, это то, что он там никому не нужен, в той стране. Да, начальству ты не можешь быть нужен, потому что Андрей отличается, вероятно, кроме таланта своего, от остальных (и много хороших у нас режиссеров в Советском Союзе), отличается тем, что он имеет и не хочет терять своего собственного лица. Оно у него ярко выражено, и он не отступает от него ни на миллиметр. Это Ермашам и прочим начальникам, конечно, это самое страшное, что им может быть. И при наличии Бондарчуков существование Тарковского в Советском Союзе противоестественно. Семен Мирский: Вот вы, Виктор Платонович, упомянули Бондарчука. Сергей Бондарчук был именно тем членом жюри, который был специально прислан на Каннский кинофестиваль чтобы торпедировать картину "Ностальгия", которая, тем не менее, удостоилась сразу трех премий Каннского кинофестиваля, включая специальный Гран При, премию международной Ассоциации кинокритиков и специальной Экуменической премии за фильм Андрея Тарковского "Ностальгия". Но обиднее другое. Что этот фильм теперь, после того, что произошло, не может быть показан в Советском Союзе. Сергей Юрьенен: В беседе с Андреем Тарковским записанной 2 года назад и оказавшейся его последним выступлением на Радио Свобода, принимали участие наш парижский корреспондент Семен Мирский и писатель Виктор Некрасов. Остается добавить, что "Жертвоприношение" - Большой приз Каннского фестиваля 86 года - стал последним фильмом великого русского мастера. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
