Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[27-07-03]
Россия как цивилизацияАлферовская гимназияАвтор и ведущая Елена Ольшанская
В передаче участвуют бывшие школьники (1920 - 50-х гг):
В 1920 году в блокадную советскую Россию приехал английский писатель Герберт Уэллс. Он посетил одну из средних школ, бывшую гимназию, и был поражен оснащением ее научных кабинетов, высоким уровнем учителей - великий фантаст не ожидал встретить такое в России. После революции уцелело несколько старых элитных школ, одна из них - московская женская гимназия, основанная в 1895 году супругами Алферовыми, известными педагогами. В августе 1919 года их арестовали и вскоре расстреляли. Александра Самсоновна Алферова написала в тюрьме письмо-завещание, которое дословно помнила одна из ее учениц, Ирина Федоровна Шаляпина: "Дорогие девочки! Участь моя решена. Последняя просьба к вам: учитесь без меня так же хорошо, как и при мне. Ваши знания нужны будут Родине, помните постоянно об этом. Желаю вам добра, честной и интересной жизни". Елена Ольшанская: Плющиха - одна из старых московских улиц. В словаре Владимира Даля говорится о Евдокии-плющихе, это день 1 марта, по которому гадают о будущем лете. Плющиха, "когда снег плющит" - оттепель, начало весны. "На Евдокеи снег - урожай; теплый ветер - мокрое лето... Коли курочка в Евдокеи напьется, то и овечка на Егорья (23 апреля) наестся". Улица Плющиха (Новая конюшенная слобода) появилась конце XVII в., когда после сильного пожара дворцовую Конюшенную слободу перевели от Пречистенки за укрепление Земляного города, и тут слобожане начали строиться вокруг своей приходской церкви Неопалимой Купины. Икона Неопалимой Купины считается защитницей от пожаров. Еще в конце 19 века Плющиха с ее деревянными зданиями более походила на улицу небольшого провинциального городка. "Жили мы на Плющихе, очень широкой и тихой улице, по которой рано утром и вечером пастух собирал и гнал стадо на Девичье поле... Пастух играл на рожке и хлопал кнутом так, что этот звук был похож на выстрел. Коровы мычали, ворота хлопали...", - вспоминала писательница Лидия Алексеевна Авилова. В 1913 году в 7-й Ростовский переулок (между Плющихой и Москвой-рекой) в специально построенное здание переехала с Арбата знаменитая частная гимназия Алферовых. По подбору педагогов, по организации обучения, по составу учащихся эта женская гимназия заметно выделялась в Москве. Ее сравнивали с не менее знаменитой мужской гимназией Флерова в Мерзляковском переулке. Мальчики-"флеровцы" были больше ориентированы на естественные науки, а в "алферовке" девицы получали серьезное гуманитарное образование. Известная художница Вера Пестель училась в этой школе, а ее дочь Софья в раннем детстве видела живыми супругов Алферовых. Софья Евгеньевна Пестель: Алферовскую гимназию, ту, алферовскую дореволюционную гимназию, я знаю со слов моей мамы и со слов тети Любы, маминой сестры, которые там учились. Это была гимназия, в которой учились дети московской интеллигенции, отчасти профессуры университетской. Например, там учились Таня и Нина Сапожниковы - это профессорские дети, учились сестры Эренбург. История, литература - вот это были главные предметы. Почти не преподавали химию, так, только общее знакомство. Была математика, конечно, и математику преподавала сама директриса гимназии Александра Самсоновна Алферова, которую мама моя страшно боялась, потому что мама была неспособна постигнуть математику, она говорила, что все задачи она списывала у своей подруги Наташи Кудрявцевой. Между прочим, Наташа Кудрявцева - ее фамилия была Кизеветтер, была падчерицей известного деятеля, одного из тех, которых на корабле, и ее тоже, выслали в начале революции из России. Александр Данилович Алферов, директор гимназии, преподавал литературу, и он очень маму отмечал, она всегда очень хорошие сочинения писала. Она вообще была образованная девушка, потому что всегда любила читать. И читала она свободно на французском - так же, как на русском, и на немецком тоже. В детстве у нее была гувернантка-немка, от которой мама запомнила поговорку: "Люба - девочка как девочка, какая, такая есть. А Вера - у нее вьющиеся волосы и вьющийся ум". Илья Кириллович Сафонов - историк Алферовской гимназии: Тут много любопытных людей учились. Одно время, скажем, училась Марина Цветаева, которая по неуживчивости характера долго не продержалась. Очень своенравная была девица, и она не стала выпускницей "алферовки". А вообще я очень многих людей знал. Например, мой расстрелянный двоюродный брат Володя Тимирев тоже учился в этой уже, правда, не Алферовской гимназии, она стала 11 школой имени Льва Толстого. Еще много людей, как вдруг выяснилось среди моих старших знакомых и приятелей, закончили эту 11- ю школу во времена, когда еще там были следы Алферовых, преподаватели из алефровского коллектива были. А там было много замечательных людей. Скажем, историю искусств преподавал Александр Борисович Гольденвейзер. Там был Густав Густавович Шпет - такой известный историк и философ. Много замечательных преподавателей набрали Алферовы туда, и они определяли стиль школы. Елена Ольшанская: Мария Александровна Реформатская - автор работ по истории московской интеллигенции первой половины XX века. Она - дочь знаменитого языковеда Александра Александровича Реформатского (выпускника "флеровской гимназии") и бывшей "алферовки" - Надежды Васильевны Реформатской. В очерке "Юные годы ровесников века" Мария Александровна пишет: "Алферовская гимназия ...обладала сильным преподавательским составом (физик А.Б. Млодзиевский, историк М.С. Сергеев, выдающиеся философские умы Г.Г. Шпет и А.Ф. Лосев... но славу ей составил прежде всего либеральный и интеллигентский дух, который исходил от педагогов божьею милостью Алферовых. Если у Флерова преобладал трезвый деловой подход, то здесь большое значение придавалось собственно воспитанию. В отношениях между учениками и учителями ощущались доброжелательность и взаимное доверие. Со смущавшими юные души вопросами, вроде "можно ли жить без веры в Бога?" или "как воспринимать учение Толстого?" ученицы приходили прямо к своему директору, а на уроках истории весной 1917 года бурно обсуждали, что же пригоднее для России: прежняя монархия, парламент английского типа или республика ... в марте 1917 года ликовали, узнав об отмене смертной казни. Об этом свидетельствуют мамины дневниковые записи... Говорят, что на алферовских гимназистках всегда лежал какой-то особенный отпечаток: их узнавали не только по синим беретам, но по манере держать себя. Конечно, под этим следует понимать не внешний этикет поведения, а глубокую внутреннюю воспитанность, естественный такт и искреннюю благожелательность". Софья Пестель: Раньше учительницы почти все были старыми девами. Такие три сестры Молос, три сестры Золотаревы. Между прочим, эти сестры Золотаревы до революции имели свой детский сад, в котором учился мой брат маленький. В этом детском саду обучали иностранным языкам, оттуда поступали в первый класс гимназии - такую подготовку давал этот детский сад. Там был начальный класс, который считался нулевым, но так как я была слабым ребенком, в нулевой класс меня не отдали, а сразу отдали в первый приготовительный, их там было два приготовительных. Тогда считалось, что надо уметь читать, писать и знать четыре правила арифметики, простейшие задачи решать. Этому меня обучила бабушка дома. Так что, когда мама меня привела туда, мне было 9 лет уже. Мне не разрешали возвращаться домой одной, потому что я жила на Новинском бульваре, а гимназия находилась в Седьмом Ростовском переулке, это надо было полчаса идти пешком через Смоленский рынок. У младших классов было всегда самое большее четыре урока, а в старших классах, где тогда учился мой брат, было до семи уроков. И я должна была дожидаться, пока он окончит занятия, чтобы возвращаться домой с братом. Я поднималась наверх, и старшие девочки и мальчики играли со мной, как с куклой, потому что я была очень маленького роста. Елена Ольшанская: Доктор геолого-минералогических наук Александр Петрович Соловов родился в 1908 году. Его воспоминания "Московское лихолетье" были опубликованы в журнале "Новый мир" племянницей М.С.Хлудовой уже после его смерти: "Осенью 1918 года, после короткого экзамена, я поступил во второй класс бывшей Алферовской женской гимназии, которая с этого времени стала смешанной. ... Мы с Андрюшей Пестелем все школьные годы сидели за одной партой... Андрей был блестяще образованный, замечательно талантливый человек... В девятнадцать лет Андрюша в обществе московских пушкинистов перед светилами того времени выступал с докладом о влиянии французских новеллистов ХУШ века на создание Пушкиным "Капитанской дочки". Все его друзья, в том числе и я, были на этом докладе. Андрюша держался безупречно, был красив и смертельно бледен". В своих воспоминаниях, переданных ею в Отдел рукописей РГБ, Софья Евгеньевна Пестель рассказывает, как ее, четырехлетнюю, впервые в жизни взяли в 1917 году на праздник рождественской елки в Алферовскую гимназию: "Я была поражена и размером школьного зала, и каким-то особенно нарядным желтым блеском ее пола... и никогда мною не виданным числом девочек и мальчиков, и тем, как они здоровались со взрослыми... Впрочем, как здоровались мальчики (шаркая ножкой), меня не удивило. Так умел здороваться и Андрей, а вот реверансы девочек показались мне чудом красоты... Лучше всех водил хоровод директор школы, живой и симпатичный пожилой дядя..." Отец Веры Пестель, Ефрем Дезидериевич Бальи (француз, выросший в России), химик по образованию, раньше был членом учительского совета Алферовской гимназии. Однажды, просматривая газету, он увидел в списке расстрелянных имена супругов Алферовых. "Все были расстроены этим известием, а мама очень плакала. Никто не верил в то, что Алферовы могли участвовать в каком-нибудь заговоре или пойти на открытое выступление против власти, потому что, если они и не сочувствовали многим ее действиям, то еще верили, что новые порядки принесут с собой лучшую жизнь для всех людей..." Вскоре стало известно, что Алферовых расстреляли по ошибке, перепутав с однофамильцами. "Вероятно, - пишет Софья Евгеньевна, - я запомнила это событие, потому что Александр Данилович Алферов был тем самым веселым учителем, который водил наш хоровод на елке в школе". Софья Пестель: Алферовых расстреляли в 19-м году, осенью, почти зимой. Гимназия как таковая не развалилась сразу. Так как они были расстреляны по ошибке, когда тут же это было признано, остальные все были не тронуты. В гимназии еще держался старый дух и старый порядок. Полы везде были натерты, на лестницах были половички до самого верха. Когда приходили, часто уже в валенках, в чем попало - мы должны были тщательно вытирать ноги. Но, как ни странно, нас не заставляли приносить туфли. Тогда вообще с обувью было очень плохо, многие ходили чуть ли не в лаптях. Мало того, что были натерты полы, на всех окнах и на всех площадках были жардиньерки, и стояли всегда хорошо ухоженные растения. И девочки старшие ухаживали за всем этим. Надо сказать, что все старшие девочки ходили еще в школьной форме. Потом ввели вторую смену специально из детей пролетарских. Постепенно со второй сменой чистота в школе кончилась, хотя бы потому, что уже в классах стало не по 20, а по 40 человек. Захирели растения, полы перестали натирать воском, а стали красить какой-то красной краской, от которой во время нашей беготни поднималась красная пыль, так что у нас все белье было розоватого цвета. В нашей школе еще были скауты. Пионеров не было, до третьего класса одна только пионерка, которая во втором классе поступила - Полина Баскакова. Она носила портрет Ленина. У нас как-то с ней произошел политический разговор. Я говорю: "Почему ты носишь портрет Ленина?". Она мне сказал: "А ты почему крест носишь?". Я говорю: "Потому что Христос любил детей". - "А Ленин тоже любил детей"("любит детей", - тогда он был еще жив). Елена Ольшанская: "Скаутская организация возникла в Англии в конце прошлого века, в России - в начале текущего столетия, до революции. Бойскауты носили форму, галстуки у них были синие, эмблема - бурбонская лилия, девиз (приветствие) - "Будь готов!", отзыв - "Всегда готов!" В 1922 году в СССР бойскаутов объявили буржуазной организацией, и их формирования оказались распущены. Взамен создали Всесоюзную пионерскую организацию, во многом, включая гимн "Картошке", повторившую бойскаутов, но изменилась эмблема и галстуки стали красными", - пишет Александр Петрович Соловов. - "С третьего класса нашим бессменным классным руководителем стал Сергей Владимирович Бахрушин, ученик Василия Осиповича Ключевского, профессор МГУ, а позднее член-корреспондент Академии наук СССР. Сергей Владимирович очень заинтересовался фамилией моего друга Андрюши Пестеля и при его участии провел тщательное расследование с целью установления возможных родственных связей со знаменитым декабристом - полковником П.И.Пестелем... Исследования показали, что никакого родства Андрюшина семья с мятежным полковником не имеет, эти семьи только однофамильцы". Софья Пестель: В первых четырех классах у нас была русская история, которую преподавал Сергей Владимирович Бахрушин, начиная с образования Руси, с Рюрика. Он замечательно рассказывал про быт славян. Кроме того, что он рассказывал, он чудесно рисовал. Он на доске нам изображал оружие, утварь, и мы должны были все это срисовывать. Это были очень интересные уроки. В четвертом классе он дошел до начала революции, до образования советской власти, перед этим говорил про развал Думы. Он имел обычай диктовать, а мы должны были записывать. Елена Ольшанская: Илья Кириллович Сафонов учился уже не в Алферовской гимназии и не в 11-й школе МОНО, а в организованной в этом здании после войны 31-й мужской школе. Попал он в Москву из блокадного Ленинграда, где погибли от голода его родители. На Плющихе жили тетки Ильи Кирилловича. Это была интересная семья - прадед Ильи Кирилловича, терский казачий генерал, участвовал в захвате Шамиля и в награду был переведен на службу в Петербург. Его сыну было суждено стать директором Московской консерватории. Илья Кириллович Сафонов: Василий Ильич, мой дед, из дремучей казачьей станицы на Тереке, родился там и, в сущности, кроме казачьих песен, никогда и музыки не слышавший. Когда отец его перевез в Петербург, вдруг однажды услышал он музыку и, знаете, как в человеке вдруг что-то проснулось, он сказал: "Я хочу заниматься музыкой". С ним начали заниматься учителя, хорошие учителя, потому что прадед зарабатывал достаточно денег. Он окончил Александровский лицей, в котором учился Александр Сергеевич Пушкин. Окончил этот лицей и, уже некоторое время отработав, вдруг пришел к отцу и сказал: "Знаешь что, папа, я хочу поступить в консерваторию". Тот и слова такого не знал. Он в общем-то сказал, что это ерунда, чушь собачья, его дело - либо военная карьера, либо дипломатическая. Но в конце концов - и тут, понимаете, проявилась любопытная черта, которая мне нравится: казачий генерал, военная косточка, человек, который знать не знал никакой музыки, сумел, когда его начали уговаривать учителя, все-таки сумел проявить гибкость и сказал: "Хорошо, ладно". А потом, позже, когда он услышал своего сына, его музыкальные занятия, он сказал: "Вот теперь я вижу, что я не ошибся, когда согласился с тобой". И в конце концов дед стал замечательным музыкантом. Петр Ильич Чайковский пригласил его в Москву работать профессором в консерватории, и там через несколько лет он стал ее директором, и пробыл им 16 лет. Это моя материнская линия - сафоновская. А мой отец - Смородский Кирилл Александрович. Тут была очень любопытная история. Моя приятельница однажды приходит и говорит: "Ты знаешь, я нашла твоего деда". Я не знал деда, где-то случайно проскальзывало, что дед был учителем гимназии в городе Гродно. И вдруг она мне приносит сведения из справочника кого-то исторического, в котором написано: историк, краевед, и занимался в основном описанием Минской губернии, историей женских гимназий в Белоруссии. То есть, я учился в школе, которая - бывшая алферовская гимназия, женская гимназия, я и теперь занимаюсь ее историей, и вдруг выяснилось, что дедушка по отцовской линии занимался практически тем же самым. Знаете, как вдруг ты узнаешь, что действуешь не сам по себе, а в тебе что-то проявляется. Отец в Петербурге кончал ВХУТЕМАС, а потом ВХУТЕИН, но так и не окончил его, потому что он женился на моей маме - семья, он начал зарабатывать. В конце концов он не стал дипломированным художником, которым стала моя мама. Но в итоге мама вовсе не занималась художественными работами, несколько осталось от нее работ таких довольно милых, а вот от отца осталось много очень любопытных живописных работ. Софья Пестель: У нас в школе была очень большая семья Миклашевских, их называли миклашата, потому что они были с первого до последнего класса. В каждом был какой-нибудь Миклашевский. И вот старшие Миклошевские стали куда-то исчезать. Потом уже, позднее мы узнали, что их высылали, тогда лагерей еще не было, их высылали куда-то, начиная, вероятно, с их отца. А их отец был офицер, конечно, во время войны, все же были военнообязанные, но он, кажется, был кадровый. Моя тетка, между прочим, у нас преподавала ручной труд. Она была сестрой мужа бабушкиной родной сестры, Елены Алексеевны, которая тогда уже умерла, а он был до революции генерал, работал где-то в Сенате в Петербурге, а доживал свой век, можно сказать, нищим и голодным уже при советской власти. Его не трогали, его не арестовывали. И ходил он одетый в свой длинный сюртук... Она была великолепной рукодельницей. Она нас учила, как плести авоськи, чтобы носить продукты, как плести веревочные туфли с подошвами. В пятом классе мы уже начали учить историю классовой борьбы, начиная с чартизма, кончая французской революцией. А до нашей революции я не дошла, потому что в начале шестого класса мама меня перевела в другую школу. Но уже та школа была совсем другого порядка. Это была не школа - это была седьмая опытно-показательная станция Наркомпроса, в которой моя мама преподавала рисование, в той школе называлось не рисование, а "изо". Директором этой школы была, конечно, коммунистка. При школе был детский дом, и половина детей были из этого детского дома. Когда я попала туда, мне показалось, что я среди старших, потому многие девочки были солидные, с грудью, пышные. И вот странно - я была очень болезненным ребенком, а здесь как будто с меня смыли все болезни. Я совершенно перестала болеть, нарочно ходила раздетая по двору, ела немытые яблоки, ничего меня не брало. В этой школе у нас преподаватели были тоже очень образованные. У нас, например, литературу преподавал Бонди, известный пушкинист, который жил при той же школе в одной комнате со своей сестрой, которая была артисткой Театра юного зрителя. Но в моем классе преподавал не он, а преподавал Алексей Владимирович Чичерин, племянник наркома Чичерина. Ходил он в рваных башмаках, прятал ноги под стол, в старом потрепанном кителе с карманами. Мама рассказывала, что он говорил: "Сегодня пойдут к наркому подкормиться". Илья Сафонов: Когда началась война, родители каким-то образом умудрились вытолкнуть меня из Ленинграда. Почему я один уехал и как это было сделано - понятия не имею. Проболтался я некоторое время по всяким детским домам, покуда не появилась тетка, Елена Васильевна, которая по письмам матери, пока она была жива еще, все время следила, где я. Елена Васильевна имела массу иллюзий по моему поводу, она меня отдала в Центральную музыкальную школу. У меня были способности музыкальные - слух, чувство ритма. Я прошел прослушивание, и с шести лет загремел в эту самую Центральную музыкальную школу, и меня там начали учить музыке. Но, знаете, обучение музыке, как у Пушкина в "Моцарте и Сальери", - Сальери говорит: "Преодолел я ранние невзгоды", вот Сальери преодолел, а я - нет. Я отбивался от занятий музыкой как только мог, причем использовал приобретенный мною в детстве опыт. Например, я в Иваново ходил в детский сад, и там был мальчик, который по неизвестным причинам был изгоем, Игорек, а я с ним дружил. И вот мы, например, спускаемся по лестнице и видим, что там стоит толпа, и тогда Игорек делал очень просто - хлоп себя кулаком по носу, у него течет кровь. Все - кровянка, и его не бьют. Вот я этот прием изучил, и делал так: меня сажали заниматься за рояль, я лупил себя по носу кулаком, и белая клавиатура рояля заливалась алой кровью, входила Елена Васильевна, ахала, тут же я оказывался жертвой: "Илюшенька, отойди, ляг, пожалуйста. Сегодня ты больше заниматься не будешь". Она чувствовала себя виноватой, а это я, сукин сын, такие фокусы выделывал. Когда мое сопротивление все-таки сломило Елену Васильевну, она поняла, что никакого музыканта из меня не будет, меня на год освободили от учебы. Ко мне пригласили какую-то с Пречистенки старушку, которая меня обучала разным наукам, французскому языку, можете себе представить, Закону Божьему, арифметике, истории, всему, чему положено, география какая-то примитивная была. Потом наконец Елена Васильевна отыскала эту 31-ю школу, и в 1947 году я первый раз туда пошел, пропустив один класс. В первом я еще учился в ЦМШ, а в третий я поступил в 31-ю школу, которая пришла на смену Алферовской гимназии. Я пришел туда, и там я вздохнул свободной грудью. Елена Ольшанская: Сестры Сафоновы жили в первом этаже доходного дома на Плющихе. Илья Кириллович живет там по сей день. Первой в этой квартире поселилась Анна Васильевна Тимирева - женщина, имя которой сегодня уже многим известно. Илья Сафонов: Жизнь свела ее с Александром Васильевичем Колчаком. Анна Васильевна - моя тетка, одна из теток, которые меня растили, у многих из них я на руках вырос. Из восьми сестер, кто здесь на фотографии семейной есть, по крайней мере пять обо мне заботились. Анна Васильевна была необыкновенно мудрая женщина, интересная, глубокая, замечательный человек, я ее очень любил и слушался, и она мне какие-то морали маленькие всегда делала. Она очень внимательно следила и воспитывала меня с 9 лет, по существу. В 1947 году после очередной отсидки в Казахстане в Карлаге она появилась и поселилась за 40 километров от Москвы в селе Завидово, меня туда отсылали на лето, а потом в Рыбинск (тогда это был город Щербаков), куда ее перевели, она там работала бутафором в театре. Я под ее присмотром рос. Елена Васильевна, которая меня усыновила, была замечательным художником. Она известна как художник книги, знаменитая житковская "Почемучка" или "Доктор Айболит" Чуковского - вот это целиком ею оформленные книги. Елена Ольшанская: Сергей Михайлович Бархин, знаменитый театральный художник, позвонил мне несколько месяцев назад - после того, как услышал в передаче, посвященной художнице Вере Пестель, упоминание Алферовской гимназии. Я была немало удивлена, узнав, что выпускники бывшей 31-й московской школы до сих пор считают себя "алферовцами". Сергей Михайлович и его сестра Татьяна Михайловна Бархина (тоже художник) - близнецы, они выросли на Плющихе. Сергей Бархин: В 1946-м году нас с Таней отдали в школу. Школы были раздельные. Моя школа находилась в трех-пяти минутах ходьбы от дома, это была 31-я школа. В 9 классе к нам пришли девочки, в частности, Таня с нами училась последние два года. Было известно, что это бывшая Алферовская гимназия, что Алферовых расстреляли. Там училась такая Любовь Сергеевна Залесская, виднейший архитектор, вместе с которой мы жили на даче на Николиной горе. Она что-то рассказывала, в частности, про расстрел. Учителя - я преклоняюсь перед ними, каким образом они заставляли нас учиться? Какой был благородный "англичанин", про которого говорили, что он был в плену, чуть ли не звезда вырезана на спине или на груди. Он выучил всех английскому языку так, что до сих пор все работают либо в разведке, либо в должностях, потому что общаться с иностранцами могут только знающие язык, и они знают. Прямо после войны преподавал Михаил Владимирович Фридман, еврей, который бежал из Румынии от фашистов совсем мальчиком. Он переводил блестяще Садовяну - это классик румынский, он до сих пор крупнейший специалист по Румынии. Он преподавал нам литературу, причем, первую русскую литературу, начиная с летописей, включая "Слово о полку Игореве". Блестяще интересный человек. Позднюю русскую литературу, кроме советской, преподавала Евгения Яковлевна Дубнова. Она сказала директору: "Я не собираюсь им здесь читать стихи только одного Маяковского". И она нам читала стихи и рассказывала про весь Серебряный век, с характеристиками. Я помню, что я умудрился поменять двухтомник Брюсова на двухтомник Блока у нашего преподавателя военного дела. Татьяна Бархина: Когда вдруг после 8 класса нас объединили и я попала в 31-ю школу, и мы с Сержей попали в один класс и сидели за одной партой, то не то, что я вздохнула полной грудью, а увидела, что бывает другая школа. Я до этого училась в 34-й школе, которая была на Плющихе. Это была очень советская школа, там мы были страшно зажаты. Там, пожалуй, одна преподавательница была английского языка очень хорошая, мы узнали о ней позже, кто она, такая Татьяна Дмитриевна Васильчикова, из князей Васильчиковых, но мы этого не знали, фамилия тогда нам эта ничего не говорила. Но английский язык мы знали так, что когда мы пришли в 31-ю школу, мы могли два года, 9-й и 10-й класс, просто не заниматься. Илья Сафонов: У нас был поразительный директор. Он был, конечно, членом партии, потому что, сами представьте себе, как можно быть директором школы, не будучи членом ВКП(б). Разумеется, он был орденоносец, имел орден Ленина, был заслуженным учителем РСФСР, но он был очень мудрым человеком. Он был вообще из семьи священника. Он в своей автобиографии писал, что он не хотел идти по стопам отца, поступил в университет и проучился в какое-то время в варшавском университете, окончил московский университет - еще далеко до революции, по-моему, если мне память не изменяет, в 1907-м или 1910-м году. И потом долгое время в провинции учительствовал в гимназиях, сначала в женской, потом в смешанной. Потом был уже при советской власти стал членом ГОРОНО. И, наконец, перебрался в Москву, где в 1935-м году стал директором 31-й школы. И вот мы попали в 31-ю школу и застали ее под дирижерским началом Дмитрия Петровича Преображенского. Этот уже немолодой человек мастерски дирижировал коллективом педагогов, ювелирно подбирал их, как драгоценные части он составлял все это. Причем проявлял зачастую и смелость, вспомните дело врачей-евреев. Евреев как-то избегали, сторонились, он смело взял учительницу, которая у нас преподавала Конституцию СССР, она была историк, Нелли Львовна. Курс, который выведенного яйца не стоил, как и сама конституция, пустопорожний предмет. Мы целый год долбили его и еще сдавали один из 12 экзаменов. Сергей Бархин: В 1953-м году сразу, как умер Сталин, в школе был создан джазовый оркестр под руководством Мильштейна, который приехал из Америки, отец у него чуть ли не был завязан на привоз атомной бомбы. Это был человек очень уважаемый. И вот Мильштейн организовал джаз, у него были пластинки, видимо, и стиляги вертелись вокруг этого дела. Но в школе была Нелли Львовна Белявская, она до сих пор жива, чрезвычайно авторитетный парторг, которая созвала комсомольское собрание. А надо сказать, что огромную роль в школе играл секретарь комсомольской организации. У нас был такой Битков, из бедных, но совершено персонаж пастернаковского "Доктора Живаго", в лыжном костюме. Он очень сильно пострадал из-за этого. Было собрание, что нельзя джаз, но все ребята хотели джаз. И тогда Нелли Львовна выставила последний аргумент: "Вы что не понимаете, что партия против джаза?". И секретарь комсомольской организации в 53-м году, ни из каких "шестидесятников", сказал: "Значит, партия ошибается". Он не поступил в институт, не получил золотую медаль, вся жизнь переменилась. Вообще в детстве очень хорошо понимаешь, кто есть кто, кто выше, кто ниже. Очень высоко в школе стояли спортсмены, еще выше стояли стиляги и джаз, не так высоко стояли отличники, но довольно высоко стояли хулиганы, которые могли влезть на крышу или украсть пистолет у милиционера, и вообще все, что угодно могли люди делать, и драчуны очень высоко ставились. Некоторые ходили профессионально по Смоленской, по Зубовской площадям, выдвигая впереди себя "маленького" (такой был будущий футболист Валерий Фадеев из "Динамо"), он развязано себя вел, если кто-то его задирал, то сзади вступались Алмаз и Сила и нещадно били человека, который нападал на "маленького" - это был такой фокус школьный. Илья Сафонов: Ростовские переулки кишели "малинами", какими-то воровскими группировками. Там из каждой квартиры, из каждого дома пересажали половину, причем, по уголовным делам. Хотя, возможно, не только по уголовным. Мы знали, что там масса людей, причем наших ровесников, которые были участниками каких-то то ли воровских, то ли бандитских групп. Мы сами, бывало, ходили со свинчатками в руках на встречу с кем-то. К счастью, чаще всего это кончалось бескровно. Но бывали случаи ужасные, я видел на бульварах между Смоленской и Крымской площадями лежали тела людей поверженных, кого-то полоснули бритвой по лицу, кому-то "перо" в бок воткнули. То есть, это было время страшноватое. Банды, которые контролировали проходные дворы. Своих не трогали. Девочки наши говорили: "Что вы пишете о блатной жизни? Мы ничего этого не знали". Не знали, потому что вас не трогали, вы жили в своем мирке. Знали, что это свои девчонки, и их не трогали. Елена Ольшанская: Таня и Сережа Бархины были детьми известных архитекторов и жили в знаменитом новом доме, возвышавшемся над всей округой. Татьяна Бахрина: Люди из нашего дома, безусловно, выделялись, потому что окружение было ужасающе бедное. У меня была одноклассница, ее отец был лауреатом Сталинской премии, профессор-химик, даже такие люди попадались в лачугах, они жили в совершено перекошенном домике с наклонными полами. Но масса была такая. Мы не испытывали какой-то нужды, ездили отдыхать летом, у нас был такой мир, как Николина гора с массой интересных людей, мы снимали там дачу в течение всех школных лет. И второй мир, который мы тоже очень любили, - это зимние каникулы, когда мы попадали в Суханово. Потому что это действительно удивительное место, не сохранившееся, конечно, это все было восстановлено, покупалась антикварная мебель, удивительные люстры, очень красиво это все было обставлено. Никто не думал, что это был новодел, казалось, что это и есть дворец Волконских. Там была удивительная библиотека. Мы стремились туда на каникулы. Там собирались одни архитекторы, было страшно интересно слушать разговоры взрослых, ходить в библиотеку, ходить на лыжах. Конечно, большинство людей было этого лишено, даже не все в нашем доме этим могли воспользоваться, потому что получить путевку в Суханово, да еще с детьми было непросто. Елена Ольшанская: В старинной усадьбе Суханово размещался (он существует до сих пор) престижный дом творчества архитекторов. Рядом в монастыре находилась одна из самых страшных следственных тюрем Советской России. Той тюрьмы больше нет. Сергей и Татьяна Бархины догадывались о том, что в их семье есть страшная тайна, которую надо оберегать от посторонних. Со стороны матери их предками были богатейшие купцы-фабриканты, Хлудовы и Найденовы. Илья Сафонов не имел понятия о трагедии своей любимой тети - Анны Васильевны Тимиревой. Илья Сафонов: Вот Анну Васильевну арестовали, я не знал, что ее арестовали, мне говорили, что Анна Васильевна переехала жить в Енисейск под Красноярском. Ну что, бывает так, я знал, что так бывает. Почему-то она жила до этого под Карагандой, мы с Еленой Васильевной ездили отправлять ей посылки, почему-то из Мытищ только. Выстаивали очередь огромную, сдавали посылку на холоде. Елена Васильевна ездила к ней в гости в Караганду. Оттуда в письмах Анна Васильевна требовала от меня отчета о моей жизни и усматривала в ней какие-то слабые места и говорила: вот с этим не вяжись, с этими мальчиками тебе не следовало бы дружить, а вот, пожалуйста, дружи со своим Евсеем. Евсей - это мой одноклассник, один из пятерых детей, у них была многодетная семья, меня жизнь с ними прочно связала. Я жил у них на даче под Звенигородом на станции Школьная. Мы там пасли коз, у них было десять коз, прокормить всю эту ораву нелегко, конец 40-х годов - начало 50-х. Поэтому наша мальчишечья обязанность была пасти коз. Утром рано их выводили, потом на обед приводили домой, и следующая смена с обеда до вечера пасла. Счастливейшие времена, если не считать, что козы съели у меня любимую книгу "Справочник фотолюбителя". Я заработал себе на фотоаппарат - снимался у Эраста Павловича Гарина в кино. Он жил неподалеку, с Еленой Васильевной его жизнь свела, они много работали вместе. И однажды он посмотрел на меня и говорит: "Слушайте, Елена Васильевна, давайте сделаем из него актера. Но вот для начала пускай пойдет ко мне поработает на съемках фильма". Был такой фильм - "Синегория, или Дорогие мои мальчишки". У меня был гонорар, на который мне Елена Васильевна купила фотоаппарат "Любитель". И вот я в фотолюбительство погрузился с головой. Мою любимую книгу, которую я читал все лето, "Справочник фотолюбителя" - все эти фиксажи, проявители - вдруг сожрали козы. Я задремал, открываю глаза - а они дожевывают уже корешок книги. С этим самым Евсеем мы с третьего класса и до десятого прожили вместе за одной партой, и счастливее времени в моей жизни, пожалуй, трудно отыскать. Елена Ольшанская: Невенчанная жена Колчака, Анна Васильевна Тимирева, провела в тюрьмах и лагерях в общей сложности более сорока лет. Илья Кириллович опубликовал документы, которые остались после ее смерти. Илья Сафонов: Когда мне было 18-19 лет, до меня стали доходить какие-то сведения, откуда-то сбоку вдруг вылез Колчак, про которого я знал только одно, что "сапог японский, мундир французский" и так далее - частушка, которая опубликована была в учебнике. Вдруг оказывается, что наша семья имеет какое-то отношение к Колчаку. И вдруг потом уже перед самой смертью Анна Васильевна мне сказала: "Знаешь что, возьми, у меня тут записки лежат (ее забирали в больницу), я тебя прошу, возьми все это, сохрани, пусть это все будет у тебя. Я не хочу, чтобы это попало в чужие руки". И вот когда я все это прочел, а там ее воспоминания об Александре Васильевиче, у меня вдруг открылись глаза, я просто ахнул - какая бездна прошла мимо меня. В конце концов кончилось дело тем, что сначала вышли ее воспоминания отдельно в "Минувшем" - такой сборник был, а потом вместе с Перченком Феликсом Федоровичем - это историк из города Ленинграда, мы издали книжку большую. Мы решили, что мы соберем все, что знаем об Анне Васильевне и о Колчаке, об этой истории. И вышла книжка, которая называется словами, взятыми из письма Александра Колчака к ней "Милая моя, обожаемая Анна Васильевна". И даже получилось так, что, когда точка в книге была поставлена, через пять минут Феликс Федорович умер в этой самой квартире. Это было в 1993-м году, октябрьские события. Я ему однажды позвонил: "Феликс, пора приезжать в Москву, иначе мы с вами с этой книжкой так и будем возиться всю жизнь". Он приехал, у меня отпуск был, я был в деревне. Я ехал в Москву, и одна за другой в машине гасли радиостанции. И вдруг я понял, что дела серьезные. Когда я подъезжал, уже знал, что ехать через Садовое кольцо, через Площадь Восстания не надо. Я поехал через центр, приезжаю сюда, здесь пустая квартира, сидит Феликс, очаровательный человек, должен вам сказать, и я вижу, что у него немножко странный вид. Я думал - устал человек. Мы с ним немножко поговорили, обсудили книжку. "Ну вот все, Феликс, теперь - точка". И мы с ним поставили эту точку. Потом я пошел готовить ужин, он встал, вышел в соседнюю комнату и я услышал стук падающего тела. В эту ночь "скорые помощи" возили только раненых, я звонил, мне сказали: "Какой там без сознания человек, мы непрерывно в крови возимся". На следующий день приехала "скорая помощь", к утру его забрали. Я позвонил его жене, она тоже приехала. И он умер через некоторое время в больнице, оказалось, что это глубокий инсульт. Елена Ольшанская: Улица Плющиха полна воспоминаний об известных писателях, художниках, ученых, но дома, в которых они жили, почти все разрушены. Можно только перечислить целый ряд известных имен: Суриков, Плещеев, Фет... Семья Толстых в 1837 г., наняла деревянный дом на Плющихе. Льву Толстому тогда было 9 лет. Однажды, решив "сделать что-нибудь необыкновенное и удивить других", он прыгнул с крыши; его подобрали в бесчувственном состоянии, однако, проспав 18 часов, он проснулся здоровым. Выпускники бывшей 31-й школы (теперь в этом здании - банк) недавно организовали общество "Плющиха", они устраивают выставки, тематические вечера в детской библиотеке, расположенной рядом в Ружейном переулке. Илья Кириллович Сафонов возглавляет это движение. Илья Сафонов: Практически все выпускники тянули какую-то ниточку истории, они все встречались, реже ли, чаще ли. А это наше общество, если говорить о нем, ему всего только год. Мы год назад поняли, что так или иначе встречаемся, давайте встречаться все вместе. Нас, по существу, гонит к этому объединению одно и то же - тоска по нашей юности. Плющиха изменилась не только архитектурно, конечно, она совсем другая, но и духом жизни. Было все плотно заселено, была прорва детишек. Сейчас большие дома, даже думаешь - народа живет не меньше, но нет этой детской кипучей жизни вокруг. Асфальтовые тротуары все были изрисованы классиками, девочки крутили свои веревки, прыгали по этим классикам, пацаны гонялись друг за другом. Стрелки были нарисованы, по стрелкам друг друга искали. Жизнь кипела. Когда сейчас идешь через двор, дети какие-то есть, но все равно это не та кипучая жизнь. Мы горели. Я приходил из школы, и была одна мысль - скорее с уроками развязаться и - во двор, потому что настоящая жизнь шла там. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
