Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[12-08-04]
Факты и мненияНеуверенность в завтрашнем дне: причиныВедущий Лев Ройтман В недавнем интервью журналу "Новое время" социолог Юрий Левада говорит: "Народ прежде всего хочет хорошо жить... нормально, спокойно, без потрясений, иметь приличную зарплату. То, что он (сейчас) получил немножко больше, чем вчера, только разжигает аппетит... В популярном восприятии все благополучие держится только на нефтянке... Веры в стабильность нет, все может в любую минуту оборваться". Сотрудник Центра Юрия Левады социолог Алексей Левинсон участвует в сегодняшнем разговоре, он в нашей московской студии. С ним экономист, публицист Отто Лацис и политолог Алексей Карамурза. Отто Рудольфович Лацис, я добавлю здесь - заместитель главного редактора газеты "Русский курьер". Так вот, Юрий Левада в сущности говорит о социальном самочувствии россиян как самочувствии на качелях, на эмоциональных качелях, естественно. Так вот, с экономической точки зрения, подобное самочувствие обосновано или это, скорее, по части психологии - страхи, фобии, прошлый негативный социальный опыт и так далее? Ваше мнение? Отто Лацис: Вы нечаянно угадали, еще одно совпадение получилось. Как раз в сегодняшнем номере "Русского курьера" моя заметка, комментарий мой по поводу недавно проведенного опроса, который делает систематически Центр Юрия Левады для Фонда Индекса потребительских настроений. Это наблюдения, которые ведутся в России уже 12 год. С этим индексом происходит интересная вещь: он уже несколько лет стоит в преддверии позитивного показателя. Так он устроен, что индекс, равный ровно ста, означает настроение народа "ни хорошо, ни плохо". Почти сто, в январе даже было больше, чем сто, тут же немножко упало, и вот очередное измерение в июле, оно делается раз в два месяца, показало, что индекс не изменился. Он увеличился незаметно на одну десятую пункта. Но вот какое редкое явление: те конкретные вопросы, из ответов на которые складывается этот индекс, все, что касается настоящего, они все позитивны и подросли. И оценка нынешнего материального положения семьи, и задается вопрос хорошая ли сейчас обстановка для крупных покупок. Большинство отвечает, что хорошая. Все, что касается будущего, каким вы видите будущее материальное положение вашей семьи, улучшится ли оно, будущее российской экономики через год, через пять лет, все ухудшилось. Это нелогично и трудно понять. Вот сейчас все хорошо, почему же вы так о будущем не думаете? Обычно, когда сейчас хорошо, люди думают, что и потом будет хорошо. Нормальным является однонаправленное изменение этих показателей. Когда они идут в разных направлениях, это уже само по себе редкий случай, который требует объяснения. Все хорошо, не просто хорошо, а по формальным показателям статистики, - рост реальных доходов, долларовое измерение средней зарплаты, занятость - все необычно хорошо по сравнению с тем, как было до этого в России. Конечно, не хорошо по сравнению даже с Польшей и другими постсоциалистическими странами Восточной Европы, но по сравнению с недавним прошлым России происходит быстрое улучшение. А у людей нет веры в будущее. Это, мне кажется, объясняется тем, что политика власти как раз дает очень много оснований для недоверия. Лев Ройтман: Спасибо, Отто Рудольфович. Алексей Алексеевич Карамурза, я представлю вас теперь детальнее: профессор МГУ, заведующий Отделением социальной и политической философии академического Института философии, это институт Российской Академии наук. И мой вопрос: в связи с тем, что говорил Отто Рудольфович, эта неуверенность в стабильности, неуверенность в завтрашнем дне не связана ли с представлением об, скажу так, избыточной зависимости, зависимости реальной или воображаемой, от власти и - от власти непредсказуемой в данном случае, законодательной, силовой, а, в конечном счете, от власти неподконтрольной, для общества закрытой? Алексей Карамурза: Мне кажется, вы правы в известной степени. Дело в том, что социальное самочувствие обязательно должно соотноситься с доверием к социальным институтам, одно без другого существовать не может. Так вот, доверие крайне низкое. Может быть, только институт президентства и, может быть, лично президент вызывают определенное доверие на общем фоне, но все понимают, что этот институт будет испытывать в ближайшие несколько лет большие перегрузки. Это проблема для самого президента и для его администрации. А другие институты социальные вообще не пользуются никаким доверием. Мне кажется, та странность, на которую указал профессор Лацис, что люди более или менее считают приличной ситуацию сейчас, но не уверены совершенно в том, что она сохранится в будущем, как раз вытекает из недоверия к социальным институтам. Государство вроде отстало от населения по сравнению с коммунистическим периодом, многие даже считают, что бросило, но многие считают, что отстало - и хорошо. Каждый выживает в одиночку в меру своих возможностей. Но вот то, что государство не вернется, то, что оно не начнет дергать нас завтра, то, что к тебе не придут и не начнут задавать вопросы, как ты жил эти последние годы - вот такой уверенности, на мой взгляд, у населения нет. И с этим связаны туманные достаточно перспективы для самых разных слоев в нашей стране. Лев Ройтман: Спасибо, Алексей Алексеевич. Алексей Георгиевич Левинсон, заведующий Отделом качественных исследований социологического Центра Юрия Левады. Я правильно вас представляю? Алексей Левинсон: Отдел называется социокультурных исследований. Лев Ройтман: Итак, с этой поправкой мой вопрос: какие группы населения, в соответствии с вашими социологическими замерами, более уверены в стабильности своего материального положения? Это группы постарше, где социальная, экономическая мобильность, как можно думать, меньше, или это молодежь? Алексей Левинсон: Насколько я знаю, классической моделью является накопление разного рода капитала с возрастом. И оснований для чувства укорененности, стабильности у старшего поколения обычно больше, чем у молодого, которое только начинает жить и так далее. Вот эти закономерности не действуют для нашей страны уже по меньшей мере десять лет. И не действуют они и сейчас. Если обратиться к данным о том, каких изменений ожидают в своем финансовом положении в ближайшие полгода люди разного возраста, то мы можем вот что увидеть. В любом случае все наши граждане, в большинстве, от 50 до 60%, даже больше, до 64% думают, что все останется примерно так же, как есть. Но в молодежной среде есть около трети тех, кто думает, что у них положение улучшится, а тех, кто думает, что будет хуже, всего около 10%. Среди старшего поколения все наоборот, там около трети ждет, что будет хуже их финансовое положение, а что оно улучшится - это около 5%. И подобные закономерности отмечаются практически по всем вопросам, где так или иначе оценивается самочувствие и настроение россиян. Присутствует тут тема финансового положения или не присутствует, все равно. У нас молодое поколение на протяжении всех лет так называемой перестройки, а сейчас особенно, отличается от старшего своим оптимизмом. Все прошедшие перемены, можно сказать, были восприняты позитивно молодым поколением, а восприняты негативно старшим. Хотя инициаторами когда-то выступили те, кто сейчас является уже не молодой частью общества. Лев Ройтман: Спасибо, Алексей Георгиевич. Отто Рудольфович Лацис, то, что говорит Алексей Георгиевич, действительно парадоксально. Потому что в последние десять лет, казалось бы, некий средний класс должен в России был бы сформироваться. Не оказывается ли так, что эта неуверенность в завтрашнем дне, которая пронизывает, по сути дела, российское общество, судя по всем социологическим выкладкам, связана, быть может, с тем, что в России этот средний класс, остается постоянно, скажу так, на второй год. Этот средний класс, реально говоря, по серьезным меркам не растет. Не отсюда ли все эти и статистические, и социологические парадоксы? Отто Лацис: Удар по тем, кто может быть причислен к среднему классу, или думает, что может быть причислен, или надеется быть причисленным к нему, кто позитивно отнесся к реформам рыночным и вот эту великую перемену в жизни принимает и связывает с ней свои планы, очень тяжелый удар по ним был нанесен в 98 году. Не по тем, которые были аутсайдерами в 92 году, а по тем, кто преуспел. Вдруг люди поняли, что нет, потрясения не прошли. Я думаю, что я сильный, успешный, я приспособлюсь. Нет, и по мне ударили и ударили снова и очень больно. Как раз ударили по тем, у кого кое-что было, в банке что-то лежало, даже валютный вклад. Оказалось, что может пропасть все, все неустойчиво. Это настроение должно было бы проходить в дальнейшем. Потому что, начиная с 99 года, идет в силу сочетания необычно благоприятных объективных обстоятельств, внутренних и внешних, идет необычайно быстрый рост. И хотя уровень докризисный, уровень 99 года еще не достигнут, он близок. По сравнению со всеми передрягами рыночного перехода вроде бы объективно очень большое улучшение. Но власть как будто нарочно делает все, чтобы этому не доверять. Вдруг опять банковский кризис на ровном месте. Во-первых, нам говорили, что его нет, хотя он был. Во-вторых, нам говорили, что его не может быть, потому что теперь у Центробанка безумные, совершенно неслыханные, каких у Советского Союза даже не было золотовалютные резервы, и это правда. Тем не менее, оказалось, что он может быть. И опять, конечно, встряска не такая ужасная, как в 98 году, но опять вкладчики потеряли деньги ни с того, ни с сего, опять тревога, опять нарушение деятельности банков и связанных с ними предприятий. И ничего внятного не было сказано. То есть вроде бы власть не желает даже говорить, что случилось и почему это все-таки случилось, хотя все говорило о том, что этого не может быть, потому что не может быть никогда. Дальше - больше. Сейчас прошел уже фактически парламент, осталось президентское подписание, так называемый закон об отмене льгот, о монетизации социальных льгот. Вообще, абстрактно говоря, благая идея. Во всех прописях по рыночной экономике написано, что лучше монетизация, чем льготы, и эффективнее, в социальном отношении справедливее распределяются средства. Но государство умудрилось сделать так, что оно, во-первых, вообще непонятно, что все-таки будет, получат ли люди достаточную компенсацию, кто получит. Есть огромные основания полагать, что очень многие пользователи льгот получат денежную компенсацию совершенно не отвечающую тому, что они получали в натуральном виде. А главное, государство показало, что в общем-то на граждан наплевать, что они думают по этому поводу. С ними не стали разговаривать. Подчеркнуто откровенно использовали машину для голосования, абсолютно послушную, которая сейчас есть в Думе в распоряжении исполнительной власти, и просто не захотели с людьми разговаривать. Ничего толком не объяснили, не доказали. И, по-моему, сами власти не очень понимают, будет действительно достаточной компенсация, как они уверяют довольно бездоказательно, или ее не будет. Лев Ройтман: Спасибо, Отто Рудольфович. Абстрактно говоря, это вообще странный шаг именно сейчас. Представим себе, что государство что-то сэкономит на этой монетизации, представим себе, что люди получат реально то, что они имеют виртуально, допустим. Но почему нужно предпринимать этот шаг сейчас, когда государство буквально плавает в деньгах, когда экономить особенно не надо? Это, конечно, в высшей степени для власти, которая ценит доверие общества, шаг странный. Это свидетельствует о герметичности власти. Ну что ж, мы часто и много обсуждали эту проблему монетизации льгот, быть может, сейчас не будем к этому больше возвращаться. Алексей Карамурза, по вашим наблюдениям, какие шаги, какие мероприятия, какие законодательные инициативы, забудем об этой монетизации, какие проявления вовне этой власти все-таки вызывают доверие, вызывают одобрение населения? Алексей Карамурза: Меня, конечно, взволновали цифры профессора Левинсона о том, что, возможно, единственная категория населения - это молодое поколение, которое получило некоторую перспективу и надеется войти в средний класс, о котором мы говорили. Ну, а как эта молодежь может воспринять, например, решение высших органов власти о возможной отмене отсрочек от армии? Вот к вопросу о доверии. Только снова начали заполняться библиотеки, только появился блеск в глазах, не просто получить корочки, как у нас говорят, а действительно стать серьезным специалистом, и снова удар по единственной, повторяю, по социологии, перспективной группе, с которыми связывать надежды. И я, как профессор МГУ с более чем 20-летним стажем, на этой крайне рассчитывал. Может быть, наше поколение промежуточное, а они как раз по-настоящему войдут в цивилизацию. Вот это только один из примеров, как власть сначала поощряет, дает шанс, а потом сама же бьет как обухом по голове. Ну, и во всех других сферах, в политических, в законодательных, в отношении к свободной прессе тенденция очевидна. Диалог у нас существовал последние 15 лет немножко такой срывающийся на крик, но все-таки диалог в обществе. Сейчас он снова подменяется открытым приказом. Деградируют представительные органы власти, депутат все больше превращается в чиновника. Разделение властей с трудом себе можно представить, связанный, например, с развитием независимого суда. Что получается? Практически откат, архаизация этого института, в известной степени муляж независимого суда. А муляжи иногда хуже чем дефицит. Потому что людей поманили, заставили играть по новым правилам, а потом откровенно говорят, что это была имитация. Общественные ожидания, общественные настроения, понятно, в какую сторону здесь эволюционируют. К сожалению, очень малое представительство общественных интересов, общественных институтов. Плохо работают гражданские институты в плане представительства реальных гражданских общественных ожиданий. В известной степени общество, либеральные партии, демократические организации оставили народ один на один с этой властью. И поэтому очень трудно здесь пенять на власть, в значительной степени это недостаток развития наших гражданских институтов. Лев Ройтман: Спасибо, Алексей Алексеевич. Алексей Георгиевич Левинсон, как социолог, можете ли вы измерить, оценить те ожидания, о которых говорил Алексей Алексеевич? Они возрастают, быть может, меняются, быть может, попросту стагнируют? Или, может быть, люди просто уповают на то, чтобы стало хуже? Можете ли вы дать нам какой-то абрис этого спектра ожидания? Алексей Левинсон: Я постараюсь. Что касается оценок, выраженных в числе, то, действительно, за прошедшие годы и, в частности, за годы путинского правления позитивные ожидания выросли, а закон, по которому они растут, такой же, как я уже говорил, что у старшего поколения даже при росте в общем преобладает пессимизм, у молодого поколения преобладает оптимизм. Но если говорить не о числах, а о качественной стороне процессов, то я бы сказал, что общество реагирует на те вещи, о которых сейчас только что говорил Алексей Алексеевич, таким примечательным образом. Недоверие к публичной жизни, к различным ее формам велико. И в тех слоях, о которых мы можем говорить как наиболее активных, о тех, с кем прежде всего надо было бы связывать надежды на то, что раньше называлось словом "общественный прогресс", там в молодой части все больше растет такая, некогда внушавшая оптимизм, черта как опора на свои собственные силы, вера только в самого себя. Когда-то это было понятной реакцией на социалистический патернализм. Сейчас это реакция на то, что властям верить нельзя, верить можно себе и ближайшему своему окружению, тем людям, кого ты лично знаешь. Вот в этой приватной схеме сейчас скапливаются не имеющие реализации потенциалы гражданского общества, они не строятся как гражданское общество, а строятся как какие-то дружеские отношения, как отношения близких людей, партнеров по бизнесу, партнеров по каким-то досуговым занятиям и так далее. Это, если говорить о самой сфере, может быть, для нее это хорошо, я имею в виду сферу межличностного общения, в ней дела обстоят в этом смысле хорошо. о для общества это нездоровая тенденция, это перенос в домашнюю среду того, что должно было бы развиваться как раз на уровне гражданских институтов. Заключить это можно так: потенциал в обществе, потенциал для перемен, для движения какого-то есть, но он продолжает храниться под спудом, он, если используется, то в очень незначительной степени. Лев Ройтман: Спасибо, Алексей Георгиевич. Я хочу сейчас задать Отто Рудольфовичу Лацису вопрос, который, быть может, не имеет прямого отношения к нашей сегодняшней теме, а все же возможно и имеет. Отто Рудольфович, вот говорят: скажи мне, кто твой друг, скажи мне, кто твой враг, и я тебе скажу, кто ты. Есть более остроумные варианты: скажи мне, что ты ешь или с кем ты ешь. Есть и скажи мне, что ты читаешь. Так вот, ваша газета сравнительно новая, газета серьезная, вдумчивая, с моей точки зрения, кто ваш читатель? Отто Лацис: Читателя нашего трудно определить как человека, принадлежащего к одному социальному слою, молодого, старого, рабочего, служащего. Человек, склонный думать самостоятельно, склонный задавать вопросы и склонный вообще читать. Это сейчас далеко не все, многие, если читают, то что-нибудь такое, что умственного усилия не требует. Лев Ройтман: Ну, и с поворотом к нашей теме: это люди с ожиданиями оптимистическими, пессимистическими? Отто Лацис: Настороженными. Такой слой вообще по природе оптимистичен, но нынешняя жизнь не дает для этого оснований. Поэтому люди хотят верить, но не очень могут. Приносим свои извинения за возможные неточности Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
